Костёр 1981-12, страница 8

смотрю твоя машина стоит. А где же, думаю, сам Македонский?!

Дима отмахнулся: дескать, дошел и ладно.

— Укладчик подняли, — сказал он, — а толку-то что? Топливо мерзнет, — он спрятал голову поглубже в воротник полушубка. — Я думаю и смену нет смысла привозить. Все равно работы не будет.

— Будет, должна быть! — сказал Шпеньков. — Из-за нас, можно сказать, БАМ стал. Поезда с грузом в спину уперлись. По рации просили до восьми утра перейти мост.

— Укладчик стоит, а ты хочешь на тот берег к восьми утра? — недоверчиво переспросил Дима.

— Не я хочу, надо быть там и будем к восьми утра! — жестко сказал Шпеньков. — Попробуем факелами отогреть укладчик. Не получится — будем работать вручную.

НОЧНОЙ ШТУРМ

Сквозь щели хлипкой, сколоченной из досок будки был виден клубящийся в желтом свете мороз — прожектор замерзшего путеукладчика бил вдоль моста.

Рядом с будкой раздавались удары топора. Это приехавший проконтролировать работу главный инженер колол дрова — все, что ему оставалось делать в этой ситуации.

Юрий Ильич, дежурный в этот день, подкинул дров в чугунную, дрожащую от тяги печку, схватил пустой чайник, ударил в дверь плечом — дверь со звоном распахнулась.

Лицо обожгло. По реке ветер несся; как в трубе. Сизые клубы мороза и сорванного с земли ветром снега смешивались и кипели, то открывали, то закрывали вычерченные прожектором в ночном небе арки моста. Из этой черно-белой круговерти выныривали фигурки людей. Люди хватали с платформы толстые шпалы и, согнувшись, волокли их по скользким стальным полозьям ферм. Ветер сек лица, сковывал тело.

6

Иногда на мосту вскрикивали, и видно было, как черная шпала, мелькнув торцом, исчезала, проваливалась между ферм моста. Снизу, из темноты доносился хрусткий удар

об лед.

— Только бы никто не поскользнулся, — сказал сам себе Юрий Ильич. Он нагреб в чайник снег и побежал в будку.

Выдержав на морозе пятнадцать минут, люди вваливались в тепло, садились на корточки, тянули к раскаленной печке ладони.

Юрий Ильич привязал к дверям веревку и за каждым входящим мгновенно захлопывал дверь. Иначе свирепый ветер в минуту бы выдул тепло.

Шпеньков на укладке обычно скидывал полушубок и всем на зависть и удивление работал в одной брезентовой куртке поверх свитера. Но сегодня и его проняло — тоже тянет красные ручищи к огню.

Трудно, трудно пробиваться к Чаре...

В тепле тело размякает, расслабляется, тянет закрыть глаза и заснуть. Молодые ребята, выдержав такую вот ночную работу, втайне гордятся собой: вот так я, молодец! И, вернувшись в поезд, без сил падают на койку. А Шпеньков считает за правило даже после такой работы превозмочь усталость и сесть за учебники. Он закончил уже техникум, институт. И сейчас одолевает второй, экономический вуз.

Между тем Юрий Ильич выбрал полено потолще, положил на него кольцо колбасы, стал рубить топором.

— Кому?

Ребята совали куски колбасы в огонь, оттаивали. Потом устало грызли.

— Отстаем от графика на два часа, — сказал в темноте Шпеньков. — Съедаем у государства два миллиона.

Никто на это ничего не ответил. Даже главный инженер, который, с грохотом ссыпав дрова к печке, сел, как все, на корточки у стены.

Закипел чайник. Юрий Ильич разлил по кружкам, поглотали горяченького, и Шпеньков сказал: '

— Пошли.

Вместе с клубами пара бригада вышла наружу, как в открытый космос.

Главный инженер помедлил и пошел снова заготавливать дрова.

В открывшуюся на мгновение дверь Юрий Ильич увидел, как на мосту черные фигурки, вцепившись в рельс, несут его, опустив головы и семеня. Казалось, сейчас ветер сорвет эти фигурки с моста, кинет в темень. Но люди, скорчившись от колючей ледяной боли, ворочали железо, молотками на длинных ручках со стеклянным звоном загоняли костыли в мясистые шпалы. В морозных, напитанных прожекторным светом клубах, пригибаясь к рельсам, ходил бригадир с шаблоном, вымерял, чтобы рельсы ложились друг от друга с надлежащей точностью.

Через полчаса бригада снова ввалилась в будку.

На лицо Шпенькова был как будто наклеен белый блин.

Юрий Ильич усадил бригадира к печке, стал растирать лицо вывернутой меховой рукавицей.

Парни мрачно смотрели на происходящее.

— К врачу бы надо.

— Ничего. Ототрем, — морщась, процедил Шпеньков.

Снаружи кто-то заскребся. Отодрали примерзшую дверь — шофер с баком, обед привез.

— Ну, как тут у вас?

Ему никто не ответил.

Юрий Ильич нарубил топором суп, роздал — поставили миски на печку, стали отогревать.

— Отстаем от графика на час, — сказал Шпеньков.

Дима Македонский поднялся. За ним — остальные...

Юрий Ильич вновь остался один. Он думал о том, что несмотря на страшное напряжение такая жизнь и есть настоящая жизнь. Жизнь, в которой нет пустой суеты, никчемных мелочей. Жизнь, в которой каждый день видны результаты твоих трудов — новые километры дороги.

Дверь стукнула. Пришел Дима Македонский.