Костёр 1982-06, страница 4

БОЛЬШАЯ

УЛИЦА

Дмитрий ВЕРЕЩАГИН

ГЛАВЫ ИЗ ПОВЕСТИ

Рисунки ▲. Слепкова

Река

Нет хуже наказания, бывало, если мать на реку не пустит. День тянется целый год. Долго-долго. Умрешь за день со скуки, думая: «Господи, неужели не будет помилования?» И вот, скажем, господь услышал меня. И говорит мне: «Сынок, а если я отпущу тебя, ты не обманешь меня? Придешь к обеду?» — «Приду!» «Ну смотри, если обманешь. Не обманешь ведь?» — «Не обману...»

И вот совершается выход. Уже из ада проклятого на волю. И бегом, бегом. До тех пор бегу я, пока ноги бегут. Впереди меня бегут! До чего рады-радешеньки они! И так бегу я до старицы. У старицы встаю. А пойма так и поплывет, завертится вся. Но вот остановилась, встала она на место, и ноги стали дорогу чувствовать. Горячую. И ка-ак припустишь опять — воздух свистит в ушах. А конопли теплые-теплые. Душно. Как в бане в них. Аж выпрыгиваешь за воздухом. И вот конопли кончились. И...

Вон он, рай. Сура. Сура наша, Сурушка. Сахар наш. Песок. Белый-белый. Как сахарный песок. Ровный-ровный. Проползи сороконожка — все сорок ножек на песке. Но... а-я-яй! Какой горячий песок! Наступить нельзя! И пулей летишь теперь до чернодуба, до воды. И — ура-а!

— Че орешь?.. Рыбу пугаешь.

Ребята! Волька наш и Додон Витька. Рады как мне! Потому что костер разводить после воды им неохота! Да и чем его разводить?

— Иди за дровами сперва...

Я так и знал! Ну ладно. Пойду! Потому что в кустах смородина поспела. А за кустами еще кое-чего поспело! Посущественнее ягодка. Бахча.

И разов двадцать туда-сюда я хожу. Пока они — Волька с Витькой — ловят рыбу. Капла-нами. Так мы называли сетки свои рыболовные. Мы их сами вязали. Из ниток. Из десятого номера! А дуги для натяжки вырезали из белоталь-ника. Но можно, конечно, и из ивняка. Только скорее они ломаются. Эх, как интересно глядеть, когда Волька с Витькой капланы вынимают! Пескари стрекочут как! И подпрыгивают как: даже из кошеля они выпрыгивают. Это, значит, уже полный кошель. Но у меня бы не выпрыгнули! Я бы кошель рукой прикрыл.

— Вить, скока щас вытащил?

— Семь. И окунька.

— А ты, Воль?

— Не считал.

Этот не считает. Никогда не считает. И не дает мне половить никогда. Я прошу, прошу, потом сержусь и поплыву на тот берег, чтобы

2

гнезда крутить рогулькой. Они — стрижи-то — роют норы очень длинные. По две норы рядом.

В одной живет самец, а в другой — самка. Он

дома редко бывает, а она сидит на яйцах. Но

яички я не трогаю, а только их посчитаю и опять

на место кладу.

— Отгадайте: яички или птенчики уже?

— Птенчики!

Отгадали! Но как они, думаю, отгадывают? А, оказывается, им видно все на воде. Я стою ведь на отвесной стене, и им видно меня на воде. Как в зеркале. Течение как зеркало! Даже комара, представьте, видно... А когда медянка выползает из норы, Волька кричит, чтобы я ее убил скорее. А Витька не кричит. Он за пазухой ужей носит и поэтому не боится». А уши у него какие! С боку на него поглядишь — они, как корыта, большие. И поэтому он слышит лучше, чем мы. Особенно в субботу хорошо слышит. Ночью, когда в деревне моются, он даже слышит, кто несет чугун последний. И он, я считаю, добрее Вольки. И намного. У него попроси каплан, у Воляна, — не даст. И складник ему жалко. А Витьке не жалко. У него спроси: «Если я складник возьму, ты дашь?» — «Бери. В левой поле». А ведь он мне не брат. А даже скорее даст, чем Волька. Только надо попросить хорошенечко.

— Вить, а половить дашь капланчика?

— На, иди.

И с какой радостью я залезал ловить! Но не глубоко залезал, хотя и по грудь. А глубже вообще-то и нельзя. В глубине каплан вынимать неудобно. Но, эх бы, туда бы, там бы половить, где они ловили! Но нельзя: там мне с головушкой.

Эй, как хорошо ловить: ногой, той или иной, какой удобно, шыряешь дно, муть пускаешь, а они, пескарики, плывут, плывут в это время к тебе. А ты стоишь себе и о чем-нибудь думаешь хорошем. Например, о том, что в жизни важно и интересно. День какой-нибудь вспоминаешь. Глянешь на перекат, где вода рябая и блестит, как у пескаря пузо, и вспоминаешь: а вон там я Суру переплыл самостоятельно. Когда еще был, как внук Фетюшина, карапуз. Сейчас-то, думаешь, я где угодно переплыву, но тогда побаивался. И как жить было мне неинтересно: Волька с Витькой переплывут на ту сторону и там трескают за обе щеки смородину. А то на клубнику нападут. А на нашем берегу ее нет. Или, во всяком случае, меньше, чем там. И какая-то она кислая и маленькая, а там вот с кулак она. И слаще. Они мне в зубах привезут оттуда за то, что я штаны караулю ихние, дадут попробовать: эх и сладка! Как мед сладкая! А самому сплавать боязно. И они меня однажды переправили. На середке, когда я стал уставать, подхватили меня под мышки, как гусенка, и переправи-