Костёр 1983-01, страница 24

В эту минуту столкнулся я на крыльце с Витькой Комлевым.

— А ты с чего здесь?! — удивился тот.

— Не видишь? Воды натаскать надо. * — Вижу, запрягся... Машка-то как?

— Болеет.

Витька пристально посмотрел на меня, покачал головой.

— Задание-то отдал?

— Отдал.

Витька ушел.

Все с тем же азартом я натаскал в дом дров. Что сделать еще — не знал.

Стал прощаться.

— Да куда же ты, зятек? Перекусил бы.

Но я уже вылетел на улицу.

Шли дни. Каждый раз после уроков я отправлялся в Озровичи. Желание увидеть Машу пересиливало страх снова услышать «зятек». В школе и в общежитии надо мной уже посмеивались. Прав был нойдальский Максим: «Любовь под замок не упрячешь». Но тогда я еще стыдился этого взрослого слова. Не было его у меня и в мыслях.

Насмешек я сначала не замечал. Потом делал вид, что не замечаю. В конце концов стал огрызаться: «Да, хожу. А вам что за дело?»

Все эти подначки показались мне ребячьей ерундой после того, как однажды, придя к Маше, я застал ее одетой, сидевшей за столом у окна.

Она нетерпеливо махнула мне рукой, подзывая, и снова приникла к окну. Я подошел, склонился.

В замороженном окне была продышана дырочка.

Завиток светлых Машиных волос коснулся щеки, у меня перехватило дыхание.

До меня не сразу дошло, хоть я и видел, что там, за окном, на серебристой от инея ветке березы, сидели два распушившихся снегиря. Их слабые нежные голоса хорошо были слышны.

Маша тихо рассмеялась. Она подняла голову. Я смеялся вместе с ней. И так свободно было на душе, так радостно. Маша поправлялась.

Я уже знал день, когда она придет в школу. Накануне я долго бродил по лесу, что-то распевал во все горло, будто оглохший весенний глухарь.

Встал ни свет ни заря. Прихватив сумку, неслышно выскользнул из общежития.

Небо над головой было сплошным, серым, будто напитавшийся водой мартовский снег. Истончавший, сходивший на нет яркий месяц в дымчатой опушке был еще высоко, но оба рога его уже устало клонились к земле.

От крепкого утренника пар изо рта валил плотным клубом. На глаза навертывались слезы. Ресницы тяжелели, покрываясь льдистыми чехольчиками, слипались. Но по „всему было видно, что день разгуляется: будет солнечным, тихим, с

чистым голубым небом.

Я ушел далеко за околицу по дороге в Корбе-ничи. Все выбирал кусты погуще, да поближе к обочине. «Притаюсь, — замышлял, — и как она чуть пройдет мимо, напугаю серым волком. Вот смеху-то будет!..»'Но тут же, запоздало вспом

нив, одергивал себя: «Она после болезни, а я— пугать... Нет, лучше я ее тихо окликну. Тоже — врасплох. И тоже весело...»

Наконец я выбрал ивняк, тянувшийся густым путаным забором вдоль дороги на повороте. Над ивняком возвышалась матерая сосна, и кусты будто просились погреться под полами ее просторной шубы.

Из-за сосны было хорошо и далеко видно.

Стал ждать. Сначала все смотрел на дорогу, но вскоре почувствовал: зябнут ноги. Утоптал снег, получился пятачок, на котором можно было погреться.

Неожиданно надо мной тенькнула синица. Я даже вздрогнул. Поднял голову. Погрозил кулаком: «Ты чего?! Сорока, что ли?..» Птичка испуганно вспорхнула. Мягкий комок снега упал мне на лицо. Тонкая, вмиг почерневшая ветка еще раскачивалась. Я вспомнил березу под Машиным окном, снегирей...

Машу я увидел совсем неожиданно, прямо перед собой. Но кто это?.. Рядом с ней Комлев.

Они о чем-то громко говорят, но слова не долетают до меня. Я только вижу. И только Ком-лева.

Разом померкло утро с порозовевшим снегом на деревьях...

Они уже были далеко, когда я бросился кружным путем в обгон. Я бежал к школе. «Там-то я ее встречу одну. Должен же когда-нибудь Комлев отойти, — думал я. — Только бы успеть...»

К школе я вышел, тяжело дыша, весь в снегу, мокрый. От головы валил пар, шапка осталась где-то в*кустах.

— Смотрите-ка, смотрите! Шатун из-под коряги вьцез!

— Да никак это Машкин жених!

— Эй, жених, где тебя черти носили?! — громко, тыча в меня пальцем, вместе с другими смеялся Колька Теплов, розовощекий крепыш.

Я уже не соображал. Все мои обиды, боль и стыд сошлись в эту минуту на Колькиной переносице.

— Молчи, дурак!

Колька шагнул навстречу, выпятив грудь. В глазах его стоял спокойный орлиный холодок.

Любитель подраться, Теплов был сильнее, шире в плечах. Но сейчас я бы сладил и с двумя такими.

Я рванул его за ворот так, что мы оба не устояли.. Рухнули, как подкошенные. Сцепившись клубком, покатились, норовя достать друг друга кулаком в лицо.

Ребята обступили нас, загалдели:

— Гляди-ка, гляди-ка! У Кольки сопатка потекла!

— Так его, жених!

— У жениха-то тоже!.. Ха-ха... Губа грушей надулась!

Шура Громова, с перекошенным лицом, с тонкими руками, далеко высунувшимися из рукавов короткого пальтишка, набросилась на Кольку. Маленькими кулачками молотила его по спине, вскрикивая:

— Отстань от него! Чего ты к нему пристал?!

Колька поднялся на ноги, отплевываясь, смор-

19