Костёр 1983-10, страница 37

запах, памятный с детства, и каждый поспешил взять ломоть побольше.

Смотрит мать, как едят сыновья. А они уплетают хлеб за обе щеки, и корки, и мякиш — все подряд!

Наелись братья материнского хлеба — подобрели, разговорились. И мать попросила сыновей рассказать о своих женах.

— Моя Марья пройдет по улице, словно лебедь проплывет, — говорит старший.

— А моя Анна такая веселая, — рассказывает младший, — едва ноги с постели спустит, а уже приплясывает.

Хвастаются братья друг перед другом, нахваливают молодых жен, а мать и говорит:

— Я рада, что жены у вас такие хорошие. А как зовут их люди?

Нахмурились братья, но отвечать надо: мать спрашивает.

— Мою — Маня Теплая, — буркнул старший.

— А мою — Нюша Торопыга, — вздохнул младший.

И мать сразу догадалась, почему старший сын не любит корки, а младший — мякиш. Марья, видать, с ленцой, поставит хлеб в печку, а вынуть вовремя забудет, вот корки и подгорают. А торопливая Анна как следует хлеб не пропекает: зарумянится каравай, и она его скорее на стол, а мякиш-то внутри — сырой.

И снова мать.ничего не сказала сыновьям о своей догадке, а стала думать, как им помочь.

" И когда они собрались уезжать, спросила: видели их жены хотя бы раз Житного Деда?

— Нет, — отвечали братья, — ни разу не видели.

И мать повела речь издалека.

— Прослышала я, что вы поссорились и никак не можете помириться. Вот вам мое материнское слово: пусть ваши женки постараются увидать Житного Деда. И заживете душа в душу, по-братски, как и раньше жили. Ну, идите, час вам добрый!

Мать знала: увидать Житного Деда, добродушного старичка-полевичка, может \лишь тот, кто сам работает в поле, растит хлеб. А работа эта удивительная: она делает людей лучше, чем они есть. Ленивому добавит расторопности, прыткому — осмотрительности.

Вернулись братья домой, вспоминают материнские слова, гадают: при чем тут Житный Дед? Но им очень хотелось помириться — родные братья все-таки. «Мать плохому не научит», — решили они и отправили своих жен в поле.

— Пока не увидите Житного Деда — не возвращайтесь!

— Вот еще что выдумали! У нас и так хлопот полон рот,— ворчали молодицы, а про себя думали: «В поле и дождик льет, и солнце печет... Что станет с нашими белыми личиками?»

Поворчали, пофырчали, но ослушаться не посмели. Пришли в поле. Маня Теплая идет не спеша, вразвалочку, из-под руки по сторонам поглядывает. Пока дошла до середины поля, Нюша Торопыга уже три раза его кругом обежала. Но ни та, ни другая Житного Деда не встретили.

На следующий день мужья снова их в поле посылают.

Стыдно стало молодицам ходить без дела да людям глаза мозолить, и взялись они за работу. День работают, два, и так увлеклись, что и про свои белые личики забыли.

Все лето проработали в поле Маня Теплая и Нюша Торопыга. В поле идут вместе, и с поля — рядышком. Маня уже не отстает, шаг у нее по-резвее стал. Да и Нюша вперед не забегает, остепенилась.

Как-то присели они у родника пообедать и вдруг слышат:

— Ух, ух, хлебный дух... Здравствуйте, молодушки, белые* лебедушки! Хлеб да соль!

Оглянулись, — а это сам Житный Дед! Борода у него соломенная, колючие усы точно два спелых колоска, а из-под кустистых бровей поглядывают на молодиц синие глаза-васильки. Растерялись они от такой неожиданности, а потом и говорят:

— Здравствуй, дедушка! Садись с нами обедать.

— Спасибо! Не откажусь...

Отломил Житный Дед по кусочку хлеба от каждого ломтя, поцеловал оба кусочка и тут же пропал. Глядит Маня на Нюшу, а Нюша на Маню, и никак не поймут: был Житный Дед или нет? Посмотрели на свой хлеб — оба ломтя надломлены. Посмотрели в поле — колосья в одном месте покачиваются, словно только что раздвигала их чья-то рука. Значит, был Житный Дед!

Но мужьям они до поры до времени ничего не сказали: вдруг не поверят!

Когда убрали урожай, собрались Маня и Нюша печь хлебы из новой муки и опять встретились — у колодца. Нагнулись воды зачерпнуть и ахнули: из колодца смотрели на них два прекрасных женских лица, какие им и видать еще не приходилось. «Кто такие, — думают молодицы, — неужто это мы сами? Да нет, нашу красоту в поле дождями смыло, ветром развеяло...»

А люди идут мимо, останавливаются и говорят:

— Ай да красавицы! Уродит же земля такую красоту: поглядишь — петь хочется.

«Уж не смеются ли они над нами?» — думают молодицы.

А люди не смеялись: за лето Маня и Нюша расцвели так, что и не узнать. Утренние зори подарили им свой румянец, солнце вызолотило косы, словно спелые пшеничные колосья, а глаза стали ясными, как вечерние звезды.

Взглянули молодицы еще раз в колодец, потом друг на друга, и с полными ведрами заспешили домой. Взялись за дело с той же ухваткой, что и в поле. Все у них идет ладно да складно. Тесто замесили круто, печки истопили жарко, хлебы посадили и вынули вовремя: корки не подгорели, мякиш пропекся.

Подали хлеб мужьям. Те едят да похваливают:

— Ай да Марья Ивановна, мастерица!

— Ну, Анна Васильевна, да у тебя руки золотые!

Тут и ссоре пришел конец: из-за чего спорить-то?