Костёр 1984-01, страница 12

Он ругается, а мы от радости чуть ли не пляшем.

— Какого, — орет он, — лешего, не зная броду, суетесь в воду? Почему подмоги не стали ждать?

Отец весело и в то же время смущенно разводит руками:

— Я думал, вы уехали и — все... Я думал, не до нас вам.

— Как это не до вас! — возмущается шофер. — Как это не до вас, когда ты — водитель, и мы — водители. Мы на место приехали, ждем-пождем, домой не уходим, на дорогу глядим: тебя не видно. Раз не видно, значит, Незабудку не одолел... Ну, а если товарищ где-то на дороге в переплет попал, что надо делать?

— То и делать, что ты уже сделал. Спасибо тебе! — смеется отец.

А шофер сам' смеется, да видно, и раньше был не очень-то сердит:

— Спаси-и-бо... Эх, ты! Рисковал своим мужичком.

Это он, значит, опять намекает на меня; да не только намекает, а прямо так мне и подмигивает. А у меня у самого — рот до ушей, хоть завязочки пришей!

— Папка мной не рискует ничуть, — улыбаюсь я. — Мы с папкой давным-давно заедино..

— Ну-у, — говорит водитель, — тогда понятно, отчего вы такие герои. Вам, двоим, нипочем все! Цепляйтесь на буксир, храбрецы.

И наш «газончик», снова похожий на моську, зашлепал на стальном поводке за «Уралом», как за добрым слоном. И глядеть мне из кабины на глубоко опрокинутые среди берез под нами облака было теперь не страшно в самом деле.

Ну, а потом было вот что.

Потом мы уже сами, своим ходом приехали на стройку в колхоз. Приехали в ночь-распол-ночь, и ничего я там как следует не разглядел. Видел только какие-то огоньки, темные крыши; да слышал, как звенят, бухаются торопливо на землю при разгрузке наши трубы, и как кто-то в темноте настойчивым голосом все повторяет

отцу: «Обратно через Незабудку в одиночку ехать и не думай! Одного — не отпустим... Сопроводим с трактором!»

И нас проводили с трактором. Но и тут я всех в пути подробностей не помню. Я все время, мотаясь с боку на бок в кабине, то клевал носом, то засыпал напрочь.

Да дело ведь совсем и не в тех, пропущенных ночью, подробностях. Про них, если надо, я мог бы спросить отца; а спросил его совсем о другом.

Когда я очнулся, когда увидел, что уже рассвело, что впереди нет ни лохматых сосен, ни гремящего трактора, а бегут нам весело навстречу окраинные городские домишки, трамвайные столбы да заводские ограды, то я удивился и сказал:

— Папка, а, папка! А зачем ты меня все-таки в рейс-то брал в этот?

А он как бы тоже очнулся.

Он, не упуская руля, провел всею правою ладонью по совсем теперь осунутому лицу, резко мотнул головой, как бы усталость отгоняя, и сам повторил: «Зачем — в рейс?», и пожал плечами.

Пожал, да и говорит:

— Чего теперь, Паша, о том толковать? Теперь, я думаю, ты и сам все понял...

И тут этак хитренько покосился:

— Ну, разве что какая полоса опять тебя в чем-то и подведет...

И тогда я сам взглянул на отца хитренько:

— А вот и не подведет! Полоса — это когда сидишь, ничего не делаешь. А если — делать, то откуда ей, полосе-то, взяться?

— Вот и я ' тоже думаю. Вроде бы неоткуда! — совсем лукаво подтвердил отец.

Подтвердил, добавил:

— Приедем домой, отдохнем — сбегай, передай привет Эде. И скажи: если пожелает, то возьму в другой, новый рейс вас вместе, двоих.

— Пожелает! — так и взвился мой голос. — Непременно пожелает! Ведь я ему все расскажу и про Незабудку, и про надежных друзей-товарищей, водителей «Урал-Уралушек», и про нашу с тобой пое.здку, про тебя, папка!