Костёр 1984-02, страница 21
Именно — два... Один, пожалуй, был активным: было очень стыдно делать все эти непонятные поступки с Севкой Зайцевым, даже присутствовать при этом было стыдно, почему-то очень хотелось заехать кулаком по скуле закадычного друга. Гриша исподтишка, пожалуй, впервые так внимательно и с каким-то новым острым интересом всматривался в такую, казалось бы, хорошо знакомую Севкину физиономию. На лице его, обычно зеленовато-бледном, даже болезненном, проступили сейчас некрасивые красные пятна. «Чего это он?— с опаской подумал Гриша.— С чего это он так взъелся на совершенно чужого, ни разу им не виденного Владимира Брян-цева?!» И припомнил, как всегда, с унизительным смирением выпрашивал Севка хорошую отметку у монументоподобной Галины Дмитриевны, женщины крупной и надменной. Подобострастное кривляние Севки, его лебезение перед ней иногда заставляло дрогнуть ее каменное сердце, и она натягивала Севке троечку... А он за ее спиной немедленно показывал язык или корчил презрительные рожи, уже обращенные ко всему классу. «Да он просто-напросто завистливый!— как будто в глубинах Тришкиного мозга щелкнуло реле, и сразу осветилось то, что раньше было непонятным.— Завистливый и злой, злой и за- вистливыи...» Но второй стыд был совсем другим, нерешительным: было почему-то стыдно показать Севке, что Гришке за него стыдно... Стыдно сказать ему об этом, стыдно, стыдно, ох как стыдно за свое ощущение этого стыда... «Да что я, ненормальный, что ли?»— с досадой подумал об этом противоречивом борении внутри себя Гриша. Он почувствовал, как невольно краснеет от этих разнообразных оттенков стыда и, чтобы замаскироваться, набрал полную грудь воздуха и медленно-медленно выпускал его... — Пошли...— поскучневшим вдруг голосом сказал Зайцев, раскрутив напоследок сумку за ремень, как пращу, и запустив ею в бетонный заборчик детского сада. Один из учебников выпал при этом, вывалился на лету и, шелестя страницами, словно птица перебитыми крыльями, плюхнулся в снег. Гриша не заметил, какой именно это учебник. А почему-то захотелось запомнить... По дороге к дому они шли и молчали. Севка Зайцев первым вбежал в парадную высотного дома на углу улицы, кинув небрежное: «Гуд бай», на которое Табачников даже не обратил внимания. Он побрел дальше, спотыкаясь, как в тумане. Так же машинально зашел в торговый центр, встал в очередь, выбил половинку круглого, батон и бутылку молока для Иришки. Как всегда... На кухне он зажег газ, поставил кастрюльку с супом на маленький огонь и принялся лепить котлеты из оставленного в холодильнике фарша. Днем матери дома не было, и он привык готовить сам. Затем он начал было резать лук в котлеты. Гриша любил запах жареного лука, и луковица попалась большая, крепкая, лиловая. Он почувствовал, что у него текут слезы... Странно— от лука были эти слезы или по какой-нибудь иной причине, но он понял, что плачет с удовольствием и облегчением. Это было новостью... Сел на кухонную табуреточку с крышкой из веселого пластика в клеточку и, держа нож в руке, сидел так долго и смотрел в одну точку, Слезы высохли... Суп убежал. Гриша вяло выключил газ. Есть все равно совершенно не хотелось. Примерно через час, покончив, видимо, со своим собственным обедом, как ни в чем не бывало, позвонил Зайцев. — Приветики-салютики!— бодро крикнул он в трубку.— Пошли, погоняем на великах! — Нет...— неуверенно, но с огромным внутренним облегчением ответил Гриша. — Мать просила на рынок съездить. За картошкой. Чао! Гриша не сразу сообразил, почему это вдруг ему понадобилось врать Севке. Картошку он привез еще в воскресенье утром, и вообще на его долю домашних дел сегодня больше не было: хлеб в пластиковом мешочке и в хлебнице, молоко в холодильнике. Полный порядок! Но перед его глазами четко и медленно, словно бы повтор острых хоккейных атак в записи по телевизору, именно — так же четко и замедленно, снова подымал Севка Зайцев руку с зажатым в ней хитроумным приборчиком, и снова раздавался в ушах беззащитный хруст раскалываемой прозрачной крышки, словно разлетались под тяжелыми каблуками хрупкие весенние льдинки,,, И снова внутри что-то горчило, и не проглатывалось вместе с набегавшей слюной, и Гриша никак не мог понять, почему это... «Пойду, посмотрю...— неожиданно для себя решил он.— Может, сумка еще лежит на старом месте. Ну, там, где мы ее кинули... Отнесу в школу, спрошу, где живет этот Владимир Брянцев. Домой к нему зайду... Да, а приборчик как же? — Уши у него стали горячими.— Ну, придумаю что-нибудь, скажу — так и нашел... Без приборчика. Может, кто-нибудь другой взял... А мы с ним новый сделаем, вот! Конечно, сделаем! Паять я уже умею... Буду помогать... Сразу же ясно — он не просто какой-то там... просто отличник, он же головастый парень! Видно, здорово сечет в технике!» Гриша Табачников, торопливо стуча по ступенькам, выволок свой велосипед на улицу и, сильно нажимая на педали, помчался на то место, где лежала зеленая спортивная сумка. Должна была лежать... Да, вот оно — это самое место... И хрупкие пластмассовые льдинки еще отсвечивают лома-ными гранями на асфальте... Сумки не было... |
