Костёр 1985-03, страница 16

инструмент старинный самоковныи, инвентарь наш крестьянский...

Может, не стоит нам смотреть на дедовы вещи? — сказал Петька.— Может, в другой раз?

Как хотите, мужички, может, другого раза и не будет...

— Да хотим мы, хотим, только у нас свои заботы, дело серьезное.

— Что ж, в самый раз, серьезные дела наскоком не решишь, давайте обмозгуем, торопиться-то куда?

У Силантия, как у всех в здешних деревнях, дом двухэтажный с хозяйственной пристройкой, на второй этаж в такой дом по мосту-взвозу на повет может заехать лошадь с груженной товаром телегой. У Силантия громадный дом-красавец с летним и зимним этажами, на первом — летом жили, на втором — зимою. Первый этаж зимою по окна снегом заносило в иные годы, тогда и перебирались на теплый и светлый второй этаж, а нижний за холода выстывал и снова начинал обживаться лишь по весне, когда снега растают. Хоромина эта, так Силантий называет свой дом, досталась ему от отца, а отцу от деда, а деду от прадеда... Так что простояла изба эта больше двух сотен лет. А все такая же крепкая, какие только и строили раньше всегда заонежские жители, из строевой сосны да лиственницы, выдержанных в штабелях до строительного сроку.

Дядя Силантий провел ребят в хозяйственную часть дома — дедову мастерскую. Здесь стоял

О

О

О

здоровый сосновый дух, пахло стружкой и сеном.

— Вот так мастерская! — ахнул Петька. Музейный зал, не хуже Русского музея в Ленинграде!

Силантий, казалось, не заметил удивления ребят и сказал только:

— В каждой избушке свои погремушки, в каждой избе свой погремок, в каждой деревне свой обиход, а здесь все наше — онежское.

Он присел на лавку у окна и ждал, пока ребята насмотрятся вдоволь на «дедов инвентарь». И первое, что они увидели, были чудесные, украшенные росписью и резьбою, сани. Передок был похож на голову лебедя, задравшего клюв к небу, а внутри этого лебедя были устроены два уютных сиденьица — бесёдка.

— Гулярны сани,— пояснил дядя Силантий,— самые что ни на есть настоящие, такие во всем мире одни, с резными оглобельками, с расписной грудкой-передницей. Прадед мой их работал. В город Петрозаводск на них за гостинцами езживал. Вся наша местность любовалась на этого лебедя, дивилась, когда он плыл среди белых снегов, следом за белой в яблоках лошадью. А сколько любителей приценивалось, купить хотели, да ни прадед, ни дед красоту не продавали, я вот тоже не удосужился; может, нынче зимою отвезу их в музей на остров Кижи.

Здесь все наше, и сам дом этот, и посудницы, и диваны, и шкапы — нашими руками сработано, вот только картины не все наши, эти три,— он показал на старинные большие холсты в массивных, золоченных по резьбе, рамах,— твоего деда, Тереша, старика Денисова, просил забрать и со

хранить еще за год до своей смерти, ученый был человек, не нам ровня. Тоже бы надо отдать музею... и я не вечен.

Тереша подошел к картинам, повешенным в один ряд. В центре — портрет женщины, совсем молодой, почти девочки, в темно-красном платье. Ее глаза показались Тереше очень красивыми и добрыми, они напомнили ему что-то очень родное. Он обернулся к Силантию.

— Она похожа на маму! — сказал он.

— Не знаю, может, и так,— отвечал, глядя на портрет, Силантий,— только это — Севастьяна Африкановича женка, прабабка, значит, твоя. Ее застал я уже не молодой, а все красавица была. В гражданскую войну от голода умерла... Сам-то Севастьян в ту пору на фронте был лекарем. Не застав ее в живых, убивался твой прадед, потом уж всю жизнь не улыбнулся, словно в трауре проходил до долгого отдыху. Ну, переехали мы с веселья на грустный берег. Об этом в другой раз...

Петька разглядывал две другие картины.

— Это что же, времена Петра Первого? — спросил он.

— Позднее,— ответил Силантий,— дед Денисов говорил, изображена здесь война с Наполеоном.

— Может, Бородинское сражение?

— Конечно, оно,— дядя Силантий улыбнулся.— Молодец, не дашь соврать, Петька, в каком ты классе нынче?

— В шестой перешел.

— А этих резных зверей кто делал? — спро

сил Тереша, беря в руки чудного конька-горбунка. Здесь были разложены и поставлены на длинной полке лисицы и кони, собаки и львы, белки и медведи, стояли и люди в старинной одежде, женщины в сарафанах и кокошниках, мужики в красных рубахах и кафтанах...

— Все в нашем роду умели резать и красить, есть там и мои безделушки, вот конька я-то и резал... Зимы у нас длинные, ночи бесконечные, вот и потешались, а коли захотите, и вас научу.

Ну а теперь выкладывайте мне ваше дело.

— Нам нужен совет ваш, дядя Сила. Как бы лодку поскорее сработать, обстругать, обтесать, вёсла, мачту, банки и всё прочее... Не пошли бы вы к нам в дело главным консультантом? — Петька вопросительно посмотрел на Силантия и добавил: — По-моему, на всём побережье есть только один человек, которому под силу в одиночку выкатить из воды чурбак и подкрепить его подпорками...

Лицо Силантия добродушно порозовело, глаза хитро прищурились.

Утром они собрались около дома Силантия, чуть свет, разлеглись на траве, стали смотреть, как солнце поднимается выше и выше и становится все ярче, и как петух шально орет с забора на солнце: «Ку-ука-ареку-у-у!» Петька бросил в него прутиком, чтоб не рвал зря глотку, не будил, крикун, дядю Силантия. Трава наклонялась от

14