Костёр 1985-05, страница 37

подвластный всему опасному, страшному и голодному, происходящему снаружи. И Лиза твердо верила, что если все вокруг рухнет, в этом зале все останется таким же, как сейчас.

У подоконников стояли низкие журнальные столики, на них были аккуратно разложены журналы. С ярких обложек улыбались красивые и нарядные девушки. Мельком взглянув на журналы и разрисованные голубыми пасторалями изразцы стен, Лиза подошла к дубовой стойке, на которой кипами стояли книги. За стойкой, с книгой в руках, сидела библиотекарша Ксения Леонидовна. На ней, как всегда, была светлая, туго отглаженная блузка. Голубоглазая, с удивительно белой кожей в тон белокурым, пушистым, собранным под черепаховый гребень, волосам, вся будто выточенная из белой дорогой кости, она, казалось, сошла с обложки одного из журналов. Больше всего на свете Лиза мечтала стать такой же красивой, как Ксения Леонидовна, и работать в библиотеке.

— Здравствуйте, Ксения Леонидовна, — негромко проговорила Лиза. Библиотекарша оторвала взгляд от книги и произнесла с приветливой улыбкой:

— Здравствуй. Что будешь брать на этот раз?

Лиза с робостью поглядела на стоящие за стойкой шкафы с дорогими книгами, которые, она знала, ей не дадут, так как залог, под который

здесь выдавались книги, у нее очень мал, и ей доступны лишь те дешевые, зачитанные, «бульварные», по словам отца, романы, что кипами уложены на стойке.

— Тебе понравились эти книжки?— приветливо осведомилась Ксения Леонидовна, укладывая на стойку принесенные Лизой книги.

— Понравились, особенно про майора Тренка.

— Про кого?

— Тренка, майора полка пандуров,— нашла нужным пояснить Лиза.— Там еще роскошный бал описан во дворце. Мне даже что-то такое во сне сегодня приснилось.

— Про бал я, к сожалению, не читала,— после задумчивой паузы заключила Ксения Леонидовна,— но зато я песню знаю про бал: «Снится ей, что она на роскошном балу с кавалером блестящим танцует...» Это про монашенку, очень грустная песня.

Лизе хотелось побыть в библиотеке подольше, поэтому она долго перебирала книги. Брала наугад ту, что потолще, листала, мельком прочитывая несколько страниц, и ставила назад. В каждой книге описывалась чья-то жизнь, которая подчинялась каким-то особым, незыблемым книжным законам. Главный герой обязательно влюблялся, страдал, совершал подвиги и, в конце концов, либо погибал, либо добивался счастья. Наконец Лиза выбрала себе две потрепанные книги.

Сначала она прочла роман про Веру, которая слышала голоса и которую полюбил дьявол. Потом про трех несчастных сестер Женю, Елену и Настю. Две старшие вышли замуж не по своей воле, одна за горбатого аптекаря, другая за дикого хуторянина. А младшая, Настюша, влю

билась в музыканта-итальянца, но он, к ее несчастью, был женат.

Отец смеялся над Лизой.

— Ну и пошлятина,— говорил он,— и какой только глупости люди с голоду не напишут.

— Какая же это пошлятина,— возмущалась Лиза,— если все так несчастны!

Тетя Манефа уехала к рыбакам и долго не возвращалась. Хлеб в доме кончился, и они с отцом несколько дней ели одну лишь вареную картошку. Наконец Манефа вернулась. Измученная, взмокшая, она, покачиваясь, вошла в дом и рухнула на табуретку.

— На реке лед не держит,— сказала она сиплым голосом.— Так я по лесной дороге ехала. Санки зарываются, считай, я их на себе тащила.

С помощью Лизы Манефа дошла до кровати и, упав на нее, тут же уснула.

Она не проснулась, даже когда началась бомбежка.

Бомбы попали на станцию, и там загорелись вагоны с патронами. Они#горели всю ночь, озаряя небо белым мерцающим светом.

ф

Маленький кинотеатр с крошечным фойе и залом, где стояли тесными рядами стулья, назывался «Би-Ба-Бо». Когда у Лизы были деньги, она шла в кинотеатр на любой фильм. Здесь всегда было много солдат и перед носом часто оказывался какой-нибудь заросший до воротника противной щетиной затылок. Вот и сейчас между Лизой и экраном сидел тощий солдат, у которого рыжие волосы росли даже на оттопыренных ушах.

Фильм назывался «Золотой город». Некрасивая, но очень 'талантливая немецкая артистка играла чешскую девушку. Девушка поехала искать возлюбленного и чуть не умерла от голода в сказочно-красивом, сверкающем по ночам огнями, Золотом городе. Так и не найдя его, несчастная Ганнушка вернулась к себе в деревню и утопилась в болоте. Длиннолицая, большеротая, с огромными беззащитными глазами, Ганнуджа была так несчастна, что все зрители в кинотеатре плакали от жалости к ней. Солдат, что сидел перед Лизой, плакал навзрыд, и дергались его оттопыренные, поросшие волосами, уши.

Весною, когда начал таять снег и зазвенели капели, по городу поползли слухи о том, что советские войска прорвали фронт и перешли в наступление. Солдат в городе стало больше, и смотрели они на горожан не с прежним самодовольством, а трусливо и злобно. По ночам раздавались выстрелы. Всех в чем-либо провинившихся и просто подозрительных хватали фашистские патрули. Людей уводили за город на хутора, где, по слухам, расстреливали и зарывали в землю. С востока беспорядочными колоннами шла пехота и ползли выкрашенные в белый цвет «тигры». Из башенных люков высовывались небритые, веселые и пьяные немцы. Они, наверное, радовались тому, что остались живы. В мае на левом берегу фашисты начали

31