Костёр 1985-10, страница 27

сказывала, как готовила дома еду, как все они вечером, когда никто не ссорился, смотрели телевизор или ходили в гости к сестре Зинке. И еще она говорила про своих дочек, про то, как Наташа притащила маленького котенка и он всю ночь пищал, и приходилось вставать и укладывать его на теплую грелку.

Митькин слушал ее внимательно, а вечером, лежа в постели, думал о том, какая тетя Шура хорошая, у нее даже платье под белым халатом похоже на мамино. Тетя Шура уходила домой рано, накормив всех полдником, и Митькину хотелось, чтоб побыстрее прошел вечер, ночь и наступило утро.

4

У Митькина еще прошлым летом сестра тоже откуда-то принесла котенка, только спал он не на грелке, а в коробке на старой кофте. Папа тоже иногда ругался с мамой: они кричали, и папа вдруг уходил, а потом опять возвращался. Но вообще-то он был хороший. Скорее всего, муж тети Шуры был похож на дядю Колю, папиного брата,— у того была черная борода и черные очки. Митькин его не любил и боялся. Он представлял себе, как муж тети Шуры с черной бородой и в черных очках гоняется за ней, и ему было жаль тетю Шуру. Он решил даже, что, как только приедет домой, сразу скажет им всем, чтоб они не пускали теперь дядю Колю.

Когда тетя Шура на прогулке говорила: «Ну, сегодня пеку оладьи с яблоками...», он представлял, как все: и мама, и папа, и бабушка, и сестренка сидят за столом и едят теплые оладьи с желтыми кислыми кусочками яблок. Он тут же представлял и тетю Шуру, и ее маму, похожую на его бабушку, и ее мужа — если он вел себя хорошо, то похожего на папу...

Если на прогулке тетя Шура рассказывала что-нибудь веселое, Митькину было весело и хорошо потом весь день, весь вечер и даже ночью. Он словно высвобождался сам из себя, словно из тяжелой зимней одежды переодевался во что-то незначительное, невесомое, летнее. И вдруг как-то особенно радостно ощущал упругость мяча и подбрасывал его насколько хватало сил, или погружался руками в песок, глубоко, до самых локтей, сминая в гармошку рукава пальто и ощущая кожей щекотливо-холодные песчинки, и, уже вытаскивая эти руки — темно-рыжие от приставших сырых песчинок, радовался тому, как не похожи они на обыкновенные чистые руки... Ему хотелось видеть то и слышать то, что видели и слышали все ребята, и он держался с ними рядом, открытый и готовый к любой игре.

Но если у тети Шуры вдруг что-то случалось, ее раздраженный голос и резкие острые движения как будто застревали в нем. Он весь настораживался и замедлялся сам в себе, и не успевал за тем, что происходило вокруг. Его звали, что-то требовали от него, и он понимал, что это ему говорят, но не мог приблизиться к ним так быстро, как того от него хотели.

Здесь, в санатории, был режим. И Митькин давно уже привык к нему, это было нетрудно — просто надо было делать то, что и все: все купались в бассейне, все шли гулять, все обедали. Значит, — само собой разумелось, — там, за санаторской оградой, люди тоже жили по общим правилам. И если в тети-Шурином доме случалось что-то плохое, то это плохое случалось и в доме Митькина. И получалось, что он здесь — без них, а они там — без него. И они там ссорятся, ругают друг друга, хлопают по ночам дверью, плачут. И еще — забывают о нем. Его там нет, рядом с ними, и он уже как будто и не нужен им, они даже могут оставить Митькина здесь, потому что им и без того плохо.

В такие дни Митькин особенно прислушивался к каждому слову тети Шуры, старался поймать ее взгляд. Ему так хотелось, чтоб до того, как она уйдет домой, все исправилось, чтоб опять она стала доброй и веселой.

5

Утро настало желтое, а за стеклами на карнизах лежал первый снег. Он лежал и на крыше веранды, и на земле.

Митькин просыпается первым. Из окон виден лес, пестрый от снега, и пологая крыша старого бомбоубежища — на санках с нее можно было бы ехать до самого леса, если б забор не мешал, конечно...

После зарядки все идут умываться, а Митькин остается в раздевалке, долго выискивая в мешке с бельем чистую майку и носовой платок. Ему не нужна майка, но очень нужна тетя Шура. И вот-вот на лестнице послышатся ее шаги. Она всегда приходит в это время. Но, как на зло, воспитательница замечает его и загоняет в умывальную.

Странное что-то творится сегодня: вот-вот завтрак, а тети Шуры все нет. Наконец, когда все уже сидят за столами, открывается дверь и с большой кастрюлей входит какая-то нянечка в белой косынке по самые брови. Она ставит кастрюлю на стол в раздаточной, достает из шкафа тарелки.

— Вы не туда пришли, — говорит ей Митькин, встав из-за стола, — у нас не вы, а тетя Шура, забыли, что ль?

— Ну-у, милый, тетя Шура! Тетя Шура в отпуск пошла, так что теперь у вас я пока буду. Ты дежуришь сегодня? На-ко, ложки по столам разне

си...

6

Вчера тетя Шура долго ворчала перед уходом. Митькин ждал, что она успокоится, но она ушла домой недовольная и злая. А сегодня целый день прошел без нее, и Митькин не знает, какой это день: хороший или плохой? Он не знает, что было там, дома, вчера и что там творилось сегодня? Он хочет что-то придумать и не может.

22