Костёр 1986-04, страница 28

— Обжигаю, конечно, обжигаю. А знаешь, почему наш кишлак раньше знаменитым был?.. Кто, скажи, не слышал про посуду из Кызыл-таша? Не было такого человека! От Ферганы до Самарканда пили, ели с нашей посуды. А теперь, — дедушка горестно вздохнул. — Теперь никому она не нужна. В кишлаке считают: глупо глину месить, краски из камней растирать, горшки лепить, когда в любом магазине от посуды полки ломятся... Поэтому и забыли про Кызыл-таш... А какие здесь мастера были! У каждого свой рисунок, свой секрет.

— И у тебя есть секрет?

— Есть.

— А меня ему научишь?

— Э-э, сердце мое, все тебе открою, всему научу. Но только тогда все это пригодится, если в душе красота живет.

— А как узнать, есть она или нет?

Дедушка улыбнулся.

— Народ говорит, если человек целый день ест плов да валяется на кошме, тогда уж точно нет... Ну что, душа моя, пошли, что ли... Эхе-хе. Помоги, аллах, бедному горшечнику.

Дедушка закинул тяжелую сумку на плечо, медленно пошел вперед. Его палка прощупывала тропинку, он осторожно обходил острые камешки...

Вот и дом. И бабушка выглядывает из-за ворот.

Пока бабушка ставит на айван блюдо, где горкой наложена душистая самса, с золотистой прожаренной хрупкой корочкой, заваривает зеленый чай, дедушка бережно вынимает из сумки принесенные с Кызыл-таша камни. Однажды учитель Оста и привез дедушке в подарок краски из самого Ташкента, но расписав ими большой ляган, дедушка долго вертел его и так и эдак, а потом ни слова не говоря разбил его и все пошло по-прежнему. I Io-прежнему приносил дедушка разные камни с Красной горы и тяжелым мельничным камнем растирал на краски.

Ойниса берет с блюда самсу, разламывает пополам, чтобы вочдух вошел внутрь и остудил горячую ароматную начинку.

Потом оглядывается на дедушку.

Он медленными глотками отхлебывает из пиалы чай, хитро прищуривается.

— Хочешь знать, что было дальше с тем искуснейшим кулогаром-горшечником?

И продолжает:

— Из дальних мест шли учиться его искусству, но он отказывал всем.

— А разве так можно, дедушка?

— Нельзя, душа моя, конечно, нельзя. Ведь если мастер-устоз не оставит после себя учеников, то скоро и жизнь на земле прекратится.

— Почему?

— Потому что никто больше не сможет правильно подрезать лозу, испекать в тандыре лепешки, строить дома, где летом прохладно, а зимой тепло. Не дай аллах, чтобы настали такие времена!.. Вот и тот кулогар не хотел никому открыть свой секрет. Каждый день поднимался он на гору, ис

кал камни, натирал из них краски: небесную лазурь, чернь, зелень. Только одной краски не было у горшечника. Красной. Самой главной, что веселит душу и придает силы... Э-э, сердце мое, взгляни, взгляни, на этот ляган... Видишь, какой узор пустил по нему твой дед. Краски сочные, свежие. С такого лягана пища вдесятеро вкуснее. А повесь на стену в пасмурный день, он и светить будет. Вьется узор по красному, сверкает. По этому цвету и узнавали нашу посуду. Ценили, как самую дорогую вещь... Эхе-хе... Пришли какие-то плохие времена. Напрасно люди смотрели в небо — не дал аллах дождей. Пал скот. От страшного зноя сгорели поля. Нечего стало покупать заезжим купцам, и они стороной объезжали кишлак. Тогда люди решили покинуть землю предков, пойти искать счастья в других местах. Но кулогар сказал: «Я знаю, как спасти кишлак. Пусть каждый пришлет сыновей и я научу их всему, что знаю... Днем и ночью объяснял кулогар искусство месить глину, вертеть посуду на гончарном кругу, обжигать в печи. Торопился горшечник, будто чувствовал, вот-вот прервется нить его жизни. И опять сказал людям: «Нужно найти красные камни. Без них нет души в нашей посуде». Рано утром люди кишлака начали подниматься в гору. Но не было красных камней. Не рожала такие камни гора. Долго сидел кулогар, закрыв лицо руками, а потом пошел к вершине. Вдруг увидели люди, что падает вниз горшечник. Долго его тело билось о камни и оставляло на них капельки крови... С тех пор назвали гору Кызыл-таш. И кишлак стал так называться...

Дедушка остановился, замолчал.

— Дедушка, дедушка, — быстро спросила Ойниса. — А красные камни нашли?

— Нашли, сердце мое, нашли. Стала гора рожать такие камни. Другие кулогары растирали из них красную краску. И появилась у нашей посуды душа. Снова начали заезжать в кишлак купцы и увозить в дальние страны кызылташскую посуду... Эхе-хе... Опять поясницу схватило... Оббо! Конечно! Над Красной горой тучи стоят!..

t

...Дождь так и не пролился над кишлаком. Темные тучи с фиолетовыми прожилками, посверкивая молниями, ушли куда-то в сторону от двуглавой Красной горы, пропали за горизонтом. И опять потянуло теплом и запахом арчовой хвои.

Ойниса посмотрела на сидящего деда, поправила на нем сползший чайан, вышла во двор. Кругом стояла тишина, только за низким забором у соседей кашляла овца.

Ойниса зашла в дедушкину мастерскую, в темноте нащупала выключатель — и у горловины обжиговой печи зажглась лампочка. Потом взяла в руки кусок глины. Постояла, сжимая ее ладонями. И согреваясь, глина оживала, постепенно теряла серый цвет, в ней проступили желтые, синие, оранжевые оттенки. Решившись, Ойниса положила ее на гончарный круг, тронула шершавый ремень. И, почувствовав человеческое прикосновение, круг дрогнул и завертелся.