Костёр 1987-08, страница 16

— ...Что ни говори — большое доверие. Подумать только — областной семинар, со всех районов съедутся. Охотоведы, лучшие егеря... Климков мне прямо сказал: «Ваш участок один из лучших, вот и пал выбор». Честь-то честью, да и ответственность.

— Кхе, кхе... Принять надо как следует, это уж точно...

— Вот я и говорю, человек полета будет, кой-как не отделаешься. Климков опять же — первая персона. Ну с директором я договорился,— общежитие сейчас пустует, двадцать пять коек есть, остальных по домам. Со столовой тоже утрясли, трехразовое питание каждый день. Теперь насчет мяса. Эту лосиху договорились — того... Котлеты, студень — все посытнее. Так что завтра давай. Сможешь?

Венька аж похолодел, уловив смысл решительных слов охотоведа. Он зябко сжался, вспугнутое сердце затрепыхалось.

— Кхе, кхе... Подумаешь зверь какой, завалим хоть бы что, силка есть... Только за уход-то надо бы...

— Ладно, отрубишь ляжку.

Они еще о чем-то говорили. Словопрения перемежались паузами насыщения,— ядрено, звучно скрипели на зубах капустные кочни. Слышать этот самозабвенный и вольный хруст было просто невыносимо,— Венька с содроганием зажимал уши.

Вдруг он поднял голову, напряженно с решимостью уставился в переплет рамы: «Что, все так и будет? Что же это получается? И вообще, как же тогда дальше?»

Он встал и, крадучись, вышел. В сенях нашарил топор под лавкой и опять же, не включая света, на ощупь спустился во двор. Все знакомо, выверено до шага, протянул руку — вот она задвижка,— выбил ее из гнезда и открыл ворота.

Тусклый свет звездного неба потеснил вязкий сумрак двора,— Венька различил стойку, уходящие в темноту слеги, силуэт замеревшей лосихи.

Топор к сухой жерди припечатался звонко,— Венька содрогнулся, сердце забилось так, что зашумело в ушах, ослабли руки. Но терять время было нельзя и Венька, собрав волю, замахал топором. Гвозди поддавались легко. Жерди падали одна за другой. Вот уже вся стенка расшита, путь свободен, но лосиха ни с места. Она лишь смотрела в воротный проем, в это туманное, шибающее

О

О

талой землей, горчащее отмякшим ивовым и ольховым прутняком ночное чудо и настороженно прядала лопушастыми ушами.

Венька поднял хворостину, хлопнул лосиху по крестцу. Она стронулась, сделала три-четыре шага и остановилась в воротах, поводя головой и с шумом втягивая напирающий во двор сырой холодный воздух.

За гумнами всплеснулась река, должно быть, обрушился подмытый берег. Гулко отдалось в прибрежном осиннике. Всполошились грачи,— заклокотали, захлопали крыльями. Но быстро все стихло и только доносились с поля какие-то осторожные чавкающие звуки, словно там кто-то заблудился и вот ходит, мается, не решаясь подать голоса.

Лосиха сначала пошла шагом, но, миновав проулок, перешла на бег и стала ходко удаляться. Скоро Венька потерял ее из вида и только размеренные степенные шаги еще долго слышались в гулкой глубине ночи.

— Находка!.. Находка!..— шептал Венька, прижавшись к косяку. Слезы текли по его дергающимся щекам и прыгающему подбородку. Это были слезы не страха перед совсем скорым наказанием, Венька даже не думал об этом,— секло душу и сбивало дыхание что-то неизмеримо более печальное, безысходное.

Он понимал: лосиха ушла, она теперь в своих владениях, на свободе, но то, что он услышал дома, переворачивало и разрушало все его прежние радужные мечты и он явственно представлял теперь, какая беда может подстерегать лосиху.

п. Судиславль Костромской области