Костёр 1987-08, страница 15

Утром, проснувшись, Венька первым делом спросил:

— Мам, ну как там моя находка?

Как-то непроизвольно, неожиданно слетело это слово — находка.

— Вот уж действительно — настоящая находка. Не наткнись ты на нее — погибла бы, это точно,— рассудила мать.

— Как же она, мам?

— Ну как — все лежит. Я вот ей сейчас водицы подсоленной отнесу.

Венька оделся и выскользнул во двор за матерью. Лосиха сначала было отвернулась от воды, но когда мать смочила ей губы, она встревожилась, ноздри затрепетали. Мать тотчас придвинула ведро и лосиха стала пить. Она пила совсем по-коровьи,— цедила воду сквозь зубы, копила ее в пасти и с урканьем толкала редкие емкие глотки.

Венька, просунув сквозь жерди руку, гладил лосиху по спине, приговаривал:

— Находка... Находка...

— Ты вот что, Вениамин,— сказала строго мать,— как придешь из школы, наломай ей всяких прутьев — ивовых, ольховых, рябиновых, осиновых — всяких. И хорошо бы сосновых лапок. Она выберет на свой вкус. И так каждый день.

Ну эта забота — не забота, а одно удовольствие. Венька еще по пути из школы наломал охапку всяких прутьев, даже не поленился завернуть на хутор Пчелкино за липовыми веточками.

Лосиха не стала есть ветки при Веньке. Он подсовывал, уговаривал:— Находка, Находка,— не обращала внимания. Но когда ушел и взглянул в щелку непритворенной двери, увидел,— лосиха ткнулась в охапку, обнюхала и, выбрав сосновый зеленый побег, захрупала.

Вечером вместе с отцом пришел охотовед Григорьев, невысокий, плотный, еще молодой мужик. Он сходил во двор, осмотрел лосиху и остался доволен. Потом они долго сидели с отцом на кухне, брякали ложками, хрустели капустой. И Венька слышал по-хозяйски уверенный, слегка назидательный, голос охотоведа:

— Лечите! Зверь — он живучий, поправится. За труды — сквитаемся, будь спокоен. Сам знаешь — товар у нас всякий. Как поправится, встанет на ноги — дайте знать, сообщите.

— Кхе, кхе. Ясно дело, чего говорить — само собой,— сквозь капустный хруст немовато подхватывал отец.

Венька каждый день шел в школу и возвращался с думой о своей Находке. Дел ему по хозяйству хватало, но главной заботой он теперь считал уход за лосихой,— убирал из хлева огрызки веток, наламывал новых, причем выбирал молодые, тоненькие. Лосиха совсем привыкла к нему. Он брал щетку, перелезал через жерди в загородку и вычесывал потускневшие линяющие волосы. Лосиха мирно лежала, скольжение щетки словно бы убаюкивало ее,— глаза туманились подступающей дремотой.

Мать каждые три дня меняла бинты, говорила, что заживление, хотя и трудно, но идет, и с шуткой

добавляла, что после такого их старательного ухода этим ногам «сносу не будет».

Вообще дни шли для Веньки заполошные, согретые нечаянной радостью. Правда, один раз ему снова крепко попало от отца,— взял без спросу ножовку по металлу, хотел выпилить тросточку из медного стержня, да неудачно нажал, полотно лопнуло. После жесткой, высекающей скупую молчаливую слезу, трепки, Венька недолго сидел в углу нахохлившимся цыпленком. Мать пошла во двор с ведром,— Веньку как ветром сдуло. Пока мать доила корову, он все гладил, почесывал лосиху, чувствуя, как горечь обиды рассеивается, тает, уступая тихой задумчивой радости.

Наст давно рухнул, рассыпался в прах. Остатки грязных лохмотьев снега истлевали под нажимом упрямого солнца. Шумела река, в подтопленных прибрежных кустах крякали утки. Сырой, припахивающий прелью валежника, ветер дул то с севера, то с востока, но уже ничто не могло остановить пробуждение,— весна хозяйничала кропотливо, дотошно.

Как-то утром мать разбудила Веньку. Это редко случалось, обычно он поднимался сам. Мать повернула его на спину, вкрадчиво прошептала:

— Проснись, соня. Ничего ты не знаешь — ведь радость к нам залетела.

Венька съюзил с кровати. Он уже понимал,— дело нешуточное, мать никогда его не разыгрывала.

— Что случилось, мама?

— Беги во двор, увидишь.

Венька сунул ноги в шлепанцы и, обморочно пошатываясь, позевывая — сонная нега сковывала движения,— заковылял по широкой коренной половице.

Из сеней — дверь налево. Он дернул за скобку, перешагнул порог и замер, ошеломленный чудесной картиной: лосиха стояла.

В маленькое оконце наискось падали лучи. Находка стояла аккурат в их конусе. Гладко вычесанная спина переливалась, искрилась и, казалось, на лосиху наброшена звонкая серебряная попона. Венька хлопал глазами,— какая, оказывается, его Находка, высокая, могучая, стройная. И что особенно восторгало: лосиха, просунув голову между пряслами, дружелюбно обнюхивалась с коровой.

Через четыре дня мать сняла повязки. Коленные чашечки зарубцевались, коросты подсохли и острые иглы волос уже просеяли голубоватые проплешины молодой кожи.

В тот же вечер пришел охотовед Григорьев. Опять он долго сидел с отцом на кухне, опять стучали ложки и смачно хрустела капуста.

Мать ушла со своим ветеринарным чемоданчиком к Ивану Кузьмичу,— прибегал Алексей, что-то у них случилось с теленком.

Венька учил уроки. Но разговор за переборкой сбивал настроение, мешал сосредоточиться.

Бубнил все больше Григорьев,— назойливый голосок, какой-то зудяще-ровный. Венька хмурился, ерзал на стуле — ничего не запоминалось.

13