Костёр 1987-08, страница 12

Венька зачерпнул в ларе плошку овса, сыпанул на фанеру — курицы с толкотней сомкнулись, запрокинули дергающиеся шалашики хвостов,— пошла работа.

За стол Венька сел заслужившим свой трудовой обед работником. Выхлебал тарелку щей, умял остаток картофельника, выдул кружку молока.

По радио передавали песни про войну. И хорошо было сидеть у окна согретому, сытому и слушать, представлять, как «уходили в поход партизаны» и как они здорово «угощали» «незваных гостей»!

«Хорошо-то хорошо,— Венька встрепенулся,— но дело само по себе не сделается».

Одел потрепанную буднюю одежонку, подпоясался ремнем, выбрал топорик полегче и направился в лес. По закрайку стеной стояли молодой ивняк и осина. Отмякшие стволики валились с одного замаха. Вырубив десятка два тычин, снял ремень, захлестнул комельки и потянул волоком.

Солнце садилось. Наст наливался розоватым свечением и словно бы плавился.

Уже в потемках сел за уроки, раскрыв дневник, сокрушенно вздохнул: вообще-то с русским у него не ладно, надо подтянуться.

Скоро пришла мать — запахло сладковато^ душным йодом.

Следом за ней заявился и отец. Венька слышал, как он, неуклюже покряхтывая, топтался у вешалки, снимал пропитанную мазутом телогрейку, и уже догадывался, что это значит.

— Ты чего, опять, да?—донесся сдержанный голос матери.

— А-а...— небрежно протянул отец.— Ерунда

это... Кхе, кхе... Пару болтов одному выточил,— не откажешься, надо уважить...

Тяжело пришлепывая босыми ступнями, отец подошел к столу. Венька чувствовал затылком его сопящее дыхание.

— Ну что, ученик? Кхе, кхе,— отец раскрыл дневник и стал листать толстыми, в подтеках блестящего масла пальцами, оставляя на листах жирные пятна.

Венька весь взъерошился, закипел.

— У тебя руки грязные, не трожь! — он отбросил ладонь отца, но тот уже успел высмотреть его сегодняшний «успех».

Отец обреченно, с какой-то угрюмой подавленностью, отвернулся.

— Обрадовал... Эх ты, неуч... Да еще шлялся где-то почти пол-урока...

Венька, не помня себя, что-то шептал,— строчки кривлялись и уплывали.

Отец молчал, жестко сопел. Венька знал: этим не кончится. Резкий голос заставил его вздрогнуть:

— Грязные руки!.. Мозги у тебя грязные!.. .

Шлепок в затылок был увесист и неожидан,

Венька едва не слетел со стула.

На крик выбежала мать:

— Михаил, успокойся, ну что ты в самом деле!..

Венька, напружинившись, сдавливая подступившую дрожь, ждал нового подзатыльника. Но отец отошел, нервно застучал портсигаром, доставая сигарету.

Это было ясно: надо уткнуться и замереть,— провинился, проштрафился. Венька, кусая губы и горестно хмурясь, пялился в учебник,— ничего не шло, он просто делал вид, что занимается.

Отец лег на кушетку. Пружины скрипели под его могучими лопатками. Дым от сигареты слоисто тянулся к незашторенному черному окошку.

Венька сидел, не шевелясь, может, час, а может, два часа. Отец повернулся на бок — пружины под ним так -и завывали,— через две-три минуты он захрапел.

Мать тотчас подошла к Веньке, ласково обняла за плечи:

— Хватит маяться-то, родной мой, ложись-ка лучше спать, а завтра встанешь с восходом и на свежую голову...

Венька расслабился и вздохнул,— легки и отрадны слова матери.

Всю неделю подмораживало. Солнце, конечно, ярилось, подъедало сугробы, лучи так и жгли. К вечеру наст подтаивал, терял крепость, так что даже легкий Венька проваливался. А на другой

день опять ударял ядреный утренник, опять наст во всей своей красе и силе,— гуляй, не признавая дорог, свищи ветром в поле.

За неделю Венька вдосталь запас тычинника. Тут и отец заметил, похвалил за старание.

А на воскресенье — задание школьное: собирать сосновые почки. Венька знал приметное местечко. За приречным полем среди старого осинника есть песчаная гривка, поросшая молодыми кужлявыми сосенками.

Венька вышел пораньше. Солнце только всходило, лучи скользили по белой глади, стволы березок у бани в ледяной прозрачной сорочке посверкивали, стена дома уже успела отволгнуть и курилась сизым парком.

За огородом мать расстилала прополосканные простыни. Они схватывались сразу и коробились, словно от жара, легкие царапающие звуки растекались по сугробу.

— Вениамин, ты хотя бы позавтракал,— сказала мать озабоченно.

— Ничего. Я взял краюху и соли. Я ненадолго.

Венька шагал твердо, выдерживая широкий

мужской шаг. Он шел, а мать смотрела вслед, и ему хотелось выглядеть в глазах матери самостоятельным и серьезным молодцом.

Он взглянул вправо, влево. Чиста и раздольна вымощенная морозом околица,— и тут же забыл все свое притворство, игру в солидность — понесся вырвавшимся на волю, взбрыкивающим теленком.

Венька живо перепорхнул поле, угнул голову, пробился сквозь ивовое сплетение подлеска, миновал сумрачную гряду елей и вышел в светлый зеленоствольный осинник. Он знал, пройдя около ста шагов, надо повернуть влево к реке. Гривка, поросшая ершистыми, вздорно растопыренными сосенками, возвышалась крутой подковой. Осины тут расступались, как бы давая свободу этому молодому, по праву заселившему песчаную косу, семейству.

Венька вытащил целлофановый пакет, принялся

ю