Костёр 1987-08, страница 11

Венька остановил свой бег, разглядывая приметы болота. Подошел к сосне. Ствол ее испещрен извилистыми трещинками, кора шелушилась. Оторвал полупрозрачную пленку, посмотрел сквозь нее на солнце,— огненный круг полыхал жаровней, дымные косматые рукава отслаивались и таяли в бездне.

Венька спрятал пленку в карман, дотянулся до ветки, сорвал плотную шлемовидную шишку. Она казалась литой, изумрудной. Бугристые чешуйки, плотно сомкнувшись, хранили до поры до времени вызревающее, неподвластное даже лютому морозу, семя. Хотелось добыть семечко,— ничего не получилось, надломил только ноготь.

Побежал дальше. Увидел овальные вмятины, догадался: отец шел. Некоторое время бежал по его следу.

Вдруг Венька вспомнил: болото ведь клюквенное. Осенью ходили с матерью по закрайку, набрали стаканов пятнадцать. Мать говорила еще, что в глубине самая ягода, только идти туда опасно, кругом ямы, топь. И будто бы лет тридцать назад потонула там одна бабка,— забрела, позарилась на ягоды.

Венька сапогом сбил коросту с кочки, присел, разгреб льдистые крошки,— сквозь белизну примерзшего к мху снега полыхнула каленая россыпь ягод. Венька выскреб крупную ягодцну, бросил в рот, прижженная десна сразу заныла, шевельнул языком,— ледяная горошина со стуком прокатилась по зубам. Оттаяв клюквину, Венька раздавил ее, во рту разлилась терпкая, со взбодряю-щей кислинкой, сладость.

Принялся выцарапывать ягоду за ягодой, четыре пригоршни упрятал в накладной карман куртки,— будет чем угостить школьных друзей.

Венька потряс озябшими ладонями — подушечки пальцев жгло, щипало,— и припустил по отцовскому следу.

Крутики стояли на взгорье, а школа — на окраине в самой высокой точке. Поле шло на подъем, но бежалось все равно легко. Венька сквозь отраженный, колко высверкивающий в чистом воздухе, свет прицельно щурился,— уже виден утоптанный двор, ступеньки крыльца, перила. Сердце его екнуло, ноги потеряли упругость, отяжелели,— на дворе никого не было. Чего уж теперь бежать, Венька перешел на шаг и мимо окон прошагал независимо, сдержанно.

Повесив в раздевалке куртку, подошел к классу и после минутного замешательства открыл дверь.

Анна Михайловна вскинула руку, посмотрела на часы, осуждающе покачала головой и велела

садиться.

Дальше пошло все своим чередом.

Повторяли пройденное: падежи, склонения, всякие там «дополнения, определения, обстоятельства». Венька не очень вникал — всего три дня назад его спрашивали, правда, он получил тройку, но все равно очередь дойдет теперь до него, не скоро — и он, что называется, считал за окошком ворон.

— Соловьев?

Он не поверил ушам своим, лишь встревоженно напружинился.

— Соловьев, оглох, что ли,— к доске.

Растерявшись, отвечал он робко, сбивчиво и все

больше не верно: перепутал склонения, не сумел определить спряжение глагола. Анна Михайловна пыталась его вытянуть, «гоняла по учебнику», но безуспешно, он запутывался на самых простых вопросах.

Наконец она вздохнула, развела обескураженно руки, дескать, ничего не поделаешь, не обессудь, и поставила в дневник двойку, да еще приписала на полях внизу: «Опоздал на пятнадцать минут».

Венька сел как пришибленный. Однако к концу уроков огорчение незаметно рассеялось. Клюква мальчишкам понравилась, они пощелкивали оттаявшими ягодами, причмокивали и преданно кружились вокруг Веньки.

Домой бежал опять через болото, не задерживался, тут уж не до ягод было,— хозяйские дела не отсрочишь, не переложишь на завтра. Он всегда умело и в охотку управлялся по дому.

Переодевшись, Венька взял подойник, баночку с вазелином и спустился во двор. Корова стояла, положив морду на жердь, смотрела большущими добродушно мигающими глазами. Она любила Веньку и всегда, когда он подходил к ней, успевала цапнуть его за полу шершавым, как рашпиль, языком.

Венька на этот раз увернулся от ее языка, набрал охапку сена позеленей, бросил в кормушку. Корова уткнулась, зашевелила ушами, захрупоте-ла. Теленок в загородке взбрыкнул, стукнул копытцем в стенку и замычал.

— Экий ты, Артист. Не терпится. Обожди, сейчас,— приласкал его Венька.

Потом взял низенькую скамейку, подставил к корове, сел, обтер вымя, смазал вазелином соски и стал доить. Венька доил сноровисто, уверенно. Это нравилось корове, она жевала жвачку, косила оранжевым глазом и легко отдавала молоко. Подойник звенел под тугими быстрыми струями.

Пена пузырилась уже под самым ободом. Венька тщательно счиркивал последние струйки,— самые жирные, говорила мать.

На кухне он процедил молоко сквозь марлю, тут же налил блюдце мяукающей кошке и целых полведра теленку.

Напоить теленка не так просто, он тыкался упрямой лобастой головой, норовя выбыть зависшее ведро. Венька изворачивался, обманным движением руки отвлекал его и тут же опускал

ведро в угол. Две минуты — вот уже раззадорившийся Артист сопит и бьет тупым рыльцем в дно,— Веньке удивительно: вот это скорость!

Корова тоже ждет свою норму, но этой надо еще приготовить.

На шестке чугун с вареной картошкой. Венька взял березовый катышек, растолк прямо в чугуне, а затем уже вывалил в шайку с травяным зеленым отваром, разболтал пару горстей муки, подсолил. От пойла ароматно и сытно пахнет,— еще бы не пить корове. Она и пьет, утопив ноздри, шарообразные глотки прокатываются по ее мягкому длинному горлу.

Курицы квохчут назойливо, стучат пустыми клювами, требуют корм. Ну, с этимр совсем просто.

9