Костёр 1987-08, страница 8

надел мне на голову. С этим венком они решили меня сфотографировать. Когда карточки были готовы, на обороте одной я написала: «Папе от Гали». Эту фотокарточку он очень берег. Уезжая на фронт, хотел взять с собой, но в спешке перепутал и взял другую. Первые годы войны он служил в Саранском авиационном училище. Мама говорила, что папа учил курсантов летать и все на фронт просился. Вы не знаете, как он погиб?

— Знаю,— сказал Рябков.— В полк он прибыл 29 января 1944 года, а 1 февраля не вернулся с боевого задания. Погиб в первом бою.

— Значит, адрес вам дала мама. Но как вы ее нашли, через столько лет, не понимаю?

— Если не считать, что писарь полка сделал две ошибки в названии деревни, в которой родился Иван Григорьевич, и что в Саранске давно нет дома и даже улицы, где вы жили во время войны, а домовые книги уже уничтожены, все остальное было делом техники. Но вы сказали: «Перепутал и взял другую». Это означает: «Папе от Гали» осталась дома? Она сохранилась?

Конечно, сейчас вам ее покажу.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

%

Через сорок два года и пять месяцев в земле, за которую погибли летчики, были захоронены их останки. И память о давней потере отозвалась болью в сердцах тех, кто провожал их в последний путь, и тех, кто принимал участие в нашем поиске.

«Мальчик в матроске»... Еще одна трагедия войны. Еще одна разгаданная, прочитанная судьба. И хорошо, что есть еще на нашей земле люди, отдающие свое время, силы, опыт благородной задаче — сохранению памяти о погибших.

Такие люди, как мой Jlexa-следопыт.

В. ВЕРХОВСКИИ

В 9

⁹ Л

и

\

МАЛЕНЬКАЯ ПОВЕСТЬ

Василий ТРАВКИН Рисунки А. Лямина

V-

Время наста — привольное весеннее время.

Зима, конечно, хороша, в ней своя отрада, своя прелесть. Но все же длинна русская зимушка. А уж как завьюжит, заметелит на неделю и больше — не возрадуешься, скучно станет. Зимой как ни бодрись, а все же чувствуешь себя как-то скованно, стесненно. Да и в самом деле: с крыльца утром сойдешь, все замело, запуржило, кругом сугробы, дорога в длинных наметах гривастых косиц, а шагнешь в сторону, давая дорогу трактору, рухнешь по колено, а то и по пояс.

Но вот разыгрались мартовские деньки. Солнце припекает к полудню, снег плавится, грузнеет, оседает с тихим летящим шорохом. С застрех тугой крученой пряжей, просверкивая в стеклах рам, срываются ручейки. И воробьи, суматошно чирикая, отважно бросаются в наплесканные под карнизами домов лужицы с раскрытым клювом, окунаются с головой, трепыхаются так, что летят во все стороны брызги.

Пять-шесть пригревистых солнечных дней — и снег обмелел чуть ли не наполовину. Нет, он не сошел, не растаял, до первых потаенных под-сугробных ручьев-звоночков еще не близко,— он просто уплотнился, огруз и солнцу еще немало надо потратить сил, чтобы освободить изнемогшую природу от его холодных объятий.

Подтаяли дороги, потеряли зимнюю крепость. По тропе идти вообще одна маята. Она возвышается над гладью осевшего снега кособоким ребром, сапоги скользят, разъезжаются, голенища то и дело черпают голубоватую льдистую кашицу. На лыжах в эту пору и не суйся,— десять, двадцать шагов по хрустко проседающей целине — и снегу налипнет столько, что ногу не сдвинешь.

Но зима не уходит покорно, она нет-нет да и даст о себе знать, покажет свой строптивый норов, не зря же сказано: «Взбесилась ведьма злая...» — то запуржит колкий куржак, то повалят отвесно мокрые непроглядные хлопья,— облепленные деревья обвиснут, наклонятся, а слабенькие, не выдержав тяжести, рухнут как подкошенные, распластаются белыми ветками. А то жахнет однажды ночью по-январски морозец, все оцепенеет в его жесткой хватке, снег застынет, смерзнется чуть ли не до земли — снег станет настом. А утром, как ни в чем не бывало,— солнце улыбчивое, неба переливающаяся лазурь, гортанные крики прохаживающихся по вынастенным огородам грачей и звон капель с карниза.

Вся деревня пробует наст на прочность. Мальчишки, вбежав на горбатый сугроб, прыгают, топают, бьют каблуками,— нет, не проваливается,

б