Костёр 1987-09, страница 10

За городом. Туда из-за инфекции приказано вывозить мусор и всяческую падаль. Во! Возьмите сети!

— Кольцо? Это километров десять,— сказал дядя Гриша.— Туда десять, оттуда десять... У меня сердце уже барабаном стучит.

— А ты, что ж, хотел, чтоб мусор посредине города сваливали?— сказала Софья Ильинична.— Первое дело по борьбе с брюшным тифом, дизентерией — нечистоты как можно дальше от жилья убирать и сжигать. У нас же была агитка, Тигр ставил.

— Ставил, да оставил,— сказал Усов-Борисов.— В каждой дивизии хотят свою агитку иметь. Я думаю... К Кольцу пойдут добровольцы. Подвод нет.

— А чем же мы гиену огненную назад повезем?

— Доставим,— заверил сторож.— Главное — ее связать. Ежели она падали нажралась.

— Чего? — вытянулась, как по команде «смирно», Софья Ильинична.

— Падали,— сказал сторож.— Она, родимая, Машка, падаль обожает. Ну, а где же я ей ее возьму? Надысь трех кошек на помойках разыскал и крысу дохлую, так меня в ЧК забрали, мол, я — контра, народ хочу заразить холерой.

— А что, гиена свежее мясо не ест?— продолжала Софья Ильинична выяснять волнующий ее вопрос.

— Почему? Ест... Но кто ей мяса-то даст?— пожал плечами сторож.— Вот девчушка пришла, душой болеет, да ведь свою ногу тому же льву она не даст съесть. А он, царь зверей, жрать просит. Вот мы с ней и бегаем по городу, чтобы зверье не передохло, а зверье в это время без надзора и разбегается. Вот если тигра выпустить, то есть ежели он убежит...

— Вы как хотите, товарищи,— сказала Софья Ильинична.— Я к скале Кольцо не пойду. Там от меня будет мало пользы.

Она расправила ремень на гимнастерке.

— Становись!— скомандовал Усов-Борисов.— Кто пойдет — налево, кто не в силах — направо! Ваня, ты тоже оставайся! Двадцать кэмэ с хвостиком не шутка. Мы не собираемся нести тебя назад вместе с гиеной.

— К обеду туда приедут подводы,— сказал сторож.— Я ездил уже не раз за нею. Если она голодная, то бегает, а как налопается падали, так добрая, только, родная, воет жалобно, когда ее вяжут. Как дитя плачет. Я бы там ей клетку поставил. Временно. До расцвета народного хозяйства.

Взяв сети, группа музыкантов во главе с Усовым-Борисовым пошла к выходу из города. Сторож подумал, отбросил метлу и тоже пошел. Последним трусил Зуя. От каравая у него осталась душистая корочка, хлеб поломали не зебры, а музыканты.

Ваня осторожно открыл дверь. Мать лежала на кровати.

«Хорошо, что спит»,— подумал он.

Стараясь не шуметь, он подошел к двери на балкон, приоткрыл ее, выскользнул на воздух. Он впервые встречал солнце на Кавказе. С удивлением заметил, что зарозовели вершины гор на западе, где солнце должно садиться.

«Неужели перепутались страны света?— подумал он.— Так это потому, что вершины на западе высокие и первыми видят солнце».

Западные вершины совсем прояснились, выписались на голубом небе, и вот на востоке из-за гребня горы вдруг брызнули лучи и всплыл огромный красный круг. В степи оно кажется во много раз меньше. Через минуту нельзя было смотреть на него. Начался новый день.

Рядом оказалась мать. Лицо ее было бледным, глаза большими, испуганными.

— Слышишь?— повернулась она к солнцу.— Стреляют! Опять стреляют!

Ваня напряг слух, но проснувшийся город уже подмял под себя все звуки долины.

— Показалось,— успокоил Ваня мать.— Я думал, ты спишь.

— Ты еще ребенок,— сказала Полина Гавриловна,— если думаешь, что мать может спать, когда дома нет сына.

Полина Гавриловна как в воду глядела... Конечно, не карты открыли ей «правду», сказался опыт и собственная чуткость восприятия происходящего. Сергей Иванович тоже год назад как бы предчувствовал, что Мамонтов и Шкуро ворвутся в Воронеж и устроят избиение коммунистов и трудового люда. В годы гражданской войны не нужно было быть сказочным пророком, чтоб вдруг почувствовать опасность или услышать выстрелы вдали за городом. Приближалась третья годовщина Октября, и мы, и наши враги, каждый по-своему, хотели отпраздновать эту дату. Бандиты шныряли вокруг Кисловодска, Ессентуков и Пятигорска, пакостили как могли, устраивали мелкие диверсии, поджоги, обстреливали поезда, обозы, охраняемые красными конниками, попытались взорвать водокачку на станции Минеральные Воды. Их небольшая группка, всего-то пять сабель, и наскочила на музыкантов, что пошли отлавливать гиену. Сети на казаков не набросишь, в седлах сидели матерые убийцы. Бандиты кого постреляли, кого порубали... Усова-Борисова нашли с камнем в руке. И не увидели зрители пьесу о коммунарах, и Ванечка не сыграл роль Гавроша, мальчика с парижских окраин, по замыслу режиссера умевшего играть на «инструменте всемирного пролетариата»— на балалайке.

Похоронили агитотрядовцев скромно, потому что подошла третья годовщина Октября и с нею великая радость, и она как бы заслонила горечь утраты — Красная Армия преодолела гнилой Сиваш, ворвалась в Крым. Было ясно, что Врангель будет уничтожен, что никакие жертвы уже не остановят народ. Он раздавит последний оплот белогвардейцев.

\

8