Костёр 1988-01, страница 9

— Тебя как звать-то, малый?

Я огрызнулся:

— А никак! g Я

Он спросил спокойно:

— За что в холопы продали?

— А ни за что!

Ждал — прибьет, но он только усмехнулся:

— Так... значит, звать станем Молчаном.

В это время из дому выглянула на голоса высокая седая старуха. Прищурилась, увидела меня и даже руками всплеснула:

— Добрынюшка!... Это кого же ты купил?

У Найдены-советчицы так и вспыхнули щеки, но Добрыня на нее и не покосился.

— Эх, бабка Доброгнева! — сказал он старухе.— Сто лет прожила, а справного молодца не отличаешь. Да он, старая, не слабее меня будет.

Старуха плюнула в сердцах, махнула на него рукой — тебе, мол, семерых посади, всех насмерть заврешь. Тут-то Добрыня шагнул ко мне, закатывая рукава:

— А становись-ка...

Сам брови нахмурил, глаза же смеялись. Я видел. Я был едва ли не меньше его девки Найденки, смешно и думать, что устою. Но я не забоялся, озлился только. Я-то, семью страхами пуганный, такого насмотрелся, что тебе, ладожанину, в жизни не снилось! Да, силенок во мне было не много, зато ярости — на десятерых. И храбрости, оттого что нечего осталось терять. Ужо пощекочу за бока!..

Однако Добрыня обхватил меня за плечи... будто обручи надели железные, как на новый бочонок! Незлая, осторожная была сила, ласковая почти. Но такая, какой я сроду еще ни в ком не встречал. Сметлив же был мой новый хозяин: разом удумал и меня проучить, и перед бабкой правым выйти!.. Ладно. Я тоже сгреб его поперек тела и сдавил, сколько достало жил.

И тотчас ощутил, как живой змеей дернулась в боку глубокая гнойная рана. Я ведь тоже не за так дался тем урманам, когда подступили вязать!.. Вот снова рвануло, аж замер в груди вздох. Да только я уж лучше умер бы там прямо на месте, голоса не подав! И так ли плохо бы после всего?..

И вот жилился я по-прежнему и не памятовал, что плетью обуха не перешибить. И свое получил: всего-то, может быть, в четверть силы сжал меня Добрыня, но мне этого хватило. Враз поднялась перед глазами семицветная радуга, и я обмяк мешком. Услышал еще, как закричала старуха:

— Задавил мальчонку, облом!..

Я хотел ей сказать, что не такой уж я мальчон-ка, и еще — что задавить меня было не больно-то легко. Но только открывал и закрывал рот, на земле сидя, а слова наружу не шли. И волчки знай лаяли, рядом крутясь, норовили лизнуть в лицо. Утешали. Небось замахнись я на Добрыню — живого разорвали бы, лизуны...

А что было после того, я и совсем уже не помню.

Потом я лежал в углу под овчиной, и все тело покалывало от тепла. И змея в боку утихла, при-

\

давленная повязкой. Старая Доброгнева хотела было посмотреть мою рану, но отступилась: слаб, мол. И возилась себе у каменной печки,-переставляла горшки.

— Пошел помощника покупать, а кого привел?..— выговаривала она Добрыне.— Дождешься от него работы, тут гляди, кабы сам-то не помер! Встал бы нынче Бориславушка мой, молодшенький, да тебя, бестолкового, за ухо оттаскал...

Добрыня — внук ей, что ли? — отозвался лениво из другого угла:

— Будет, бабка, нешто я в сопливых не ходил... Сказано тебе, молодец справный. Погоди, подкормится, оживет.

Вот уж воистину пролитого не поднимешь! Олав меня назад к себе не возьмет. Да и где он теперь, Олав, уплыл уже поди...

Я еще послушал ворчливую старуху и подумал о том, что это имя или прозвище ладно на ней сидело. Подумал так и уснул, сытый, в тепле...

А сон все равно увидел тот самый, от которого и так вскакивал взмокший всякую ночь.

Будто сошелся я с Олавом треклятым в смертельном единоборстве. И пригвоздил-таки его коленями к земле, ибо дал мне Перун¹, ратный бог, силу немыслимую. Корчится Олав — все кости в нем трещат, а с груди скинуть не может. А я держу в руке нож, хороший нож, остро отточенный, у загорелой шеи держу. И не пожалею, хоть проси, хоть не проси. Отца моего, говорю ему, попомни, собака смердящая! И как он ворота перед вами, разбойниками, распахивал, обмана не ведая,— заходите, гости добрые, хозяина с хозяйкой порадуйте!.. И мать мою вспомни, которую ты мечом полоснул. И сестренку пригожую, что в избу горящую из рук твоих рванулась!..

Так говорю, а нож в руке светлым-светел блестит, да не нож вроде уже, а меч!..

Вот ведь сон, и все в нем по правде, кроме того только, что наяву я Олаву не отомстил.

з.

На другое утро облака еще летели лебедями по ветру, зато солнышко пригревало без скупости. Будто долг возвращало за холодный прошедший день. Добрыня отдал мне стоптанные поршни² — свои старые. Оказались они мне в полтора раза велики, но я кое-как перетянул их по себе да еще натолкал внутрь сена. Ничего вышло, ходить можно. Даже бегать, но много тут набегаешь, когда огнем горит бок и криком кричат со вчерашнего все жилки... Раба покупают, чтобы работал, меня же и вправду разве что ветром еще не качало, и Добрыня сжалился над непутевым:

— Походи пока, осмотрись, а там к делу приставлю.

¹ Перун — бог грозы и войны в Древней Руси.

² Поршни — мягкая обувь, кроилась из одного куска кожи.

ФФО