Костёр 1989-10, страница 32

их глазах. Никогда я не видел Каратая с опущенной головой и в столь печальном, жалком состоянии. Сегодня он забыл меня, заставил плакать. Ведь не было, не было коня прекраснее и сильнее моего! Неужели... Нет, никто сейчас не чувствовал себя так одиноко, как я. Наконец-то я нашел врагов, которых искал! Отныне тот мальчик и его белый конь — мои враги. Теперь можно сразить-

ся...

Когда мы приехали, кишлак уже спал. Улицы были темны и безлюдны. Сгрузив мешки с хлопком на приемном пункте рядом с нашим домом, мы повели Каратая во двор. Я бросил ему в ясли свежего клевера, отец накрыл спину коня старым шерстяным платком, расслабил подпругу.

Все спали и дома, кроме матери и бабушки, с которой меня уложили рядом. Сон не шел, и я спросил:

— Бабушка, в арбу впрягают всех подряд лошадей?

— Спи, — ответила она.

— Нет, скажите!..

— Завтра узнаешь у отца...

Через некоторое время, повернувшись на бок, я снова спросил:

— Бабушка, вы, наверное, никогда не рассказывали моему отцу сказок, да? Он ничего не знает о горбатом дэве, о людях в клетках и даже о герое Солнечной земли.

Бабушка долго молчала. — Я родила твоего отца для труда,

нако

нец ответила она, тяжело вздохнув, и я что-то не понял смысла этих ее слов, которые так долго она обдумывала и нехотя произнесла.

Проснулся я довольно поздно. Отец уже ушел. Вскочив, я сразу побежал к коню в стойло. Каратай был на привязи. Странно, что его не забрали в пустыню. В яслях — мелко нарезанный клевер, рядом ведро со свежей водой. Осунувшийся, будто уменьшившийся за ночь в размерах, Каратай лежал, уткнув морду в землю.

— Занедужил, — сообщила мать.

— Сегодня за конем присмотришь ты, —

— сказала бабушка.

Я даже забыл про свой ежедневный ширчай¹ и, подойдя к Каратаю, стал гладить его теплый лоб, расчесал гриву. Вчера он был побежден. Я еще не совсем простил его. Я вспомнил, как в сердцах дал ему вчера зуботычину, вспомнил ненавистного мальчишку и его белого коня... «Пусть сами вытягивают арбу!» — слова эти по-прежнему давили, тревожили, угнетали меня. Обняв Каратая за шею, я заплакал.

— Не мешай ему! — проворчала бабушка.

— У коня есть свой дэв-хранитель, сынок. Отой

ди, — запричитала мать.

День прошел в слезах. Я крутился возле Каратая, не отлучаясь ни на минуту, а меня безуспешно старались отвлечь и успокоить. Раньше обычного вернулся отец и сразу направился к стойлу.

— Ничего не ел! Не пил даже! — громко заплакал я.

Мать и бабушка, больше беспокоившиеся за меня, чем за коня, убежали- в дом. Отец взял меня за руку.

— Не плачь, сынок, еще оклемается, — проговорил он тихо. — Надорвался, конечно, конь. Ничего. Завтра выведу его на прогулку к Гумбазте-пе¹. И ты пойдешь с нами.

Назавтра мы и вправду трижды обошли с Ка-ратаем вокруг Гумбазтепы, вернулись и снова поставили в стойло.

— Вот вылечится конь, отдам его тебе. Сам будешь ездить.

Это была первая, хоть и запоздалая, любезность отца по отношению ко мне. Поручив присматривать за Каратаем мне и домашним, он опять уехал в пустыню. Я остался возле коня.

После полудня началось самое страшное. Каратай вдруг судорожно вытянул ноги, всхрапнул тихонько и безвольно уронил голову. Напрасно я пытался растормошить его. Побежала бабушка за мясником. Мать растерялась вместе со мной и не знала, чем помочь неподвижному коню. Большие глаза Каратая потускнели и уже не мерцали, как прежде. Человек, которого привела бабушка, коротко взглянул на него и сказал:

— Не успели мы...

Скрылась в доме бабушка, человек ушел восвояси. Из открытых окон послышался плач матери. Я замер.

— Тихо ты! Небось не маленькая. Когда приходит смерть, умирает и человек, — донесся до меня рассудительный, мудрый голос бабушки.

Занятые собой, все забыли обо мне. А ведь громче всех сегодня плакать должен был я. Каратай был моим, самым лучшим, самым сильным конем на свете, был побежден, не вынес позора и умер. Я решил осмотреть его, хоть слезы и текли из моих глаз в три ручья. Подпруга оставила следы на животе и под мышкой, там же, где въедался ему в шею хомут, грива была срезана. Я стал потерянно озираться и наконец увидел их —

— на деревянной стоике висели и хомут, и подпруги, и уздечка, и вожжи, а внизу стояло вытертое старое седло. Я сгреб все это хозяйство и метнулся со двора на улицу. А вот и арба задрала к небу свои оглобли. Я побросал под нее конское снаряжение и снова вернулся домой. Тайком ото всех завладел спичками и топором, отлил керосина в подвернувшуюся под руки какую-то склянку.

«Каратая убила арба! Вот эта, распроклятая!..»

Сначала прибежал сторож хлопкового пункта, потом еще и еще люди. Собралось довольно много зевак. Они, кажется, пытались даже потушить пылающую арбу.

Медленно я вернулся во двор и снова заплакал навзрыд, увидев мертвого Каратая. Рядом с ним никого не было.

¹ Гумбазтепе — священное место, обычно называемое по имени кишлака, возле которого оно находится, и обладающее по преданиям исцеляющей силой. — Прим. пер.

Ширчай

чаи с молоком и специями.

Перевод с узбекского Евгения ТУИНОВА

27