Костёр 1991-01, страница 22
ТЯЖЕЛОЕ «Когда началось Ваше становление бунтаря?» «В кого Ваш характер — в отца или мать? Расскажите чуть подробнее о родителях». «Говорят, что Вы были настоящим спортсменом и даже играли за команду мастеров... Это слухи или правда?» (Из записок москвичей во время встреч, митингов, собраний) Я родился 1 февраля 1931 года, в селе Бутка Талицкого района Свердловской области, где жили почти все мои предки. Пахали землю, сеяли хлеб, в общем, существовали, как и многие другие. Отец женился здесь же: был на деревне род Ельциных и род Старыгиных, это фамилия матери. Они поженились, и скоро на свет появился я — их первый ребенок. Мама рассказывала, как меня крестили. Церквушка со священником была одна на всю округу, на несколько деревень. Рождаемость была довольно высокая, крестили один раз в месяц, поэтому этот день был для священника более чем напряженный — родителей, младенцев, верующих — полным-полно. Крещение проводилось самым примитивным образом — существовала бадья с некоей святой жидкостью, то есть с водой и какими-то приправами, туда опускали ребенка с головой, потом, визжавшего, поднимали, крестили, нарекали именем и записывали в церковную книгу. Ну и, как принято в деревнях, священнику родители подносили стакан бражки, самогона, водки — кто что мог... Учитывая, что очередь до меня дошла только ко второй половине дня, священник уже с трудом держался на ногах. Мама, Клавдия Васильевна, и отец, Николай Игнатьевич, подали ему меня, священник опустил в эту бадью, а вынуть забыл, давай о чем-то с публикой рассуждать и спорить... Родители были на расстоянии от этой купели, не поняли сначала, в чем дело. А когда поняли, мама, крича, подскочила и поймала меня где-то на дне, выта щила. Откачали... Не хочу сказать, что после этого у меня сложилось какое-то определенное отношение к религии,— конечно же, нет. Но, тем не менее, такой курьезный факт был. Кстати, батюшка сильно не расстроился. Сказал: ну, раз выдержал такое испытание, значит, самый крепкий, и нарекается у нас Борисом. Так я и стал — Борис Николаевич. Г* • Маленький Боря с родителями Детство было очень тяжелое. Еды не было. Страшные неурожаи. Всех позагоняли в колхоз — тогда было поголовное раскулачивание. К тому же кругом орудовали банды, почти каждый день перестрелки, убийства, воровство. Мы жили бедновато. Домик небольшой, корова. Была лошадь, но и она вскоре пала. Так что пахать было не на чем. Как и все — вступили в колхоз... В 35-м году, когда уже и корова сдохла и стало совсем невмоготу, дед, ему было уже около шестидесяти, начал ходить по домам — класть печки. Он, кроме того, что пахарем был, умел еще и столярничать, плотничать, в общем, на все руки мастер. Отец тогда решил все-таки податься куда-то на стройку, чтобы, спасти семью. Это был так называемый период индустриализации. Он знал, что рядом, в Пермской области, на строительство Березниковского калийного комбината требуются строители — туда и поехали. Сами запряглись в телегу, побросали последние вещички, что были,— и на станцию, до которой шагать 32 километра. Оказались мы в Березниках. Отец завербовался на стройку рабочим. Поселили нас в барак — типичный по тем време нам, да и сохраняющийся кое-где еще и сегодня,— деревянный, дощатый, продуваемый насквозь. Общий коридор и 20 комнатушек, никаких, конечно, удобств, на улице туалет, на улице же и вода из колодца. Дали нам кое-что из вещей, мы купили козу. Уже родился у меня брат, родилась младшая сестренка. Вот мы вшестером, вместе с козой,— все на полу, прижавшись друг другу, и спали. С шести лет, собственно, домашнее хозяйство было на мне. И за младшими ребятишками ухаживать — одну в люльке качать, за другим следить, чтобы не нахулиганил, и по хозяйству — картошку сварить, посуду помыть, воды принести... Мать, которая с детства научилась шить, работала швеей, а отец — рабочим на стройке. У мамы мягкий, добрый характер, она всем помогала, обшивала всех — кому надо юбку, кому платье, то родным, то соседям. Ночью сядет и шьет. Никаких денег за работу не брала. Просто, если кто полбулочки хлеба или еще что-нибудь из еды принесет,— на том и спасибо. А у отца характер был крутой, как у деда. Наверное, передалось это и мне. Постоянно из-за меня у них с мамой случались споры. У отца главным средством воспитания был ремень, и за провинности он меня здорово наказывал. Если что-то где случалось — или у соседа яблоню испортили, или в школе учительнице немецкого языка насолили, или еще что-нибудь, ни слова не говоря он брался за ремень. Всегда происходило это молча, только мама плакала, рвалась: не тронь! — а он двери закроет, говорит: ложись. Лежу, рубаха вверх, штаны 17 |
