Костёр 1992-01, страница 10

— А я на возу буду сидеть, ладно, да?

Отцовского лица Пашке не видно, но Пашка

чувствует, что отец улыбается. Такое случается редко, и Пашка всегда радуется, когда отец улыбается.

— А не свалишься, как в прошлый раз?

— Не! — уверенно отвечает Пашка и сам улыбается, вспоминая, как свалился он с воза в прошлом году. Задремал немножко по дороге, а проснулся уже в сугробе. — Чего это я сваливаться буду?

Но он говорит так, а сам думает, что ничего страшного не будет, если и свалится. Это летом с такой высоты страшно падать, а зимой в мягкий сугроб падаешь и не больно совсем... Даже интересно вот так с&алиться. Потом хоть вспомнить что есть, посмеяться.

Отец идет медленней. То и дело останавливается, здоровается со своими знакомыми, которые то туг, то там выныривают вдруг из сумерек. Интересно, как они в такой темноте видят друг друга и узнают? Ведь у него, у Пашки, глаза не хуже, а дядю Васю он узнал только когда тот вплотную

• J

подошел к ним. То есть он видел, что кто-то идет по переулку, но ведь поди узнай: кто — может, дядя Вася, а может, кто-то чужой. Если бы Пашка один шел, он, пожалуй, даже и поостерегся бы вперед идти, подождал бы, на всякий случай, пока пройдет этот человек. А отец и в темноте видит все. Он специально и задержался у перекрестка, чтобы дядю Васю подождать. Останавливается и Пашка. И пока отец и дядя Вася здороваются, смотрит на реку. Река скована льдом, только дальше — у переправы — чернеет дымящаяся вода. На уличных перекрестках горят фонари, и отсюда они кажутся размытыми желтыми пятнами.

Хороший человек дядя Вася, веселый! Только — правильно мать говорит! — хлебом его не корми, а дай поговорить... Вот и сейчас: объясняет, как затопили утром лежанку, а потом закрывать надо трубу, а под углями — головешка.

Я ей и говорю, — рассказывает дядя Вася.— Марья! Головешка-то у тебя все тепло вытянет!

Пашке уже холодно стоять и слушать про головешку.

— Паром-то уйдет, дак другого рейса ждать будете... — недовольно говорит он.

— Не уйдет... — неуверенно говорит дядя Вася, но все же страгивается с места. Шагают и Пашка с отцом.

Про головешку дядя Вася позабыл, но Пашка чувствует, что сейчас он вспомнит еще что-нибудь

и снова начнет рассказывать.

— А мы за сеном в воскресенье поедем... — быстро говорит Пашка. —

С Фаликова поля сто-

Там

жок привезти надо.

— Ты смотри! — удивляется дядя Вася. — же снег-то глубокий. Проедете ли?

— Может, проедем... — говорит отец.

Как натаптывают дорогу, Пашка помнит еще по прошлому году. Там, где были наметены высокие сугробы, отец шел вперед и, почти по пояс проваливаясь в снег, утаптывал его, чтобы не заст

ряла лошадь с санями. Пашка тоже помогал ему. Это очень даже интересное дело — проваливаться в снег и бултыхаться в нем. Конечно, они протопчут дорогу. Глупое дело...

Наверное, и дядя Вася думает, как хорошо бултыхаться в глубоком снегу. Он вдруг начинает рассказывать, как провалился на охоте в снег в овраге и едва выбрался из него. Не понятно только, почему он рассказывает про овраг. На Фаликовом поле никаких оврагов нет и, если вдруг провалишься, то все равно отец вытащит. Да и вообще: как это можно утонуть в снегу?

За этим разговором и добрались до переправы. Нет, паром еще не ушел. Высоко и мрачно поднимается он над темной водой, и волны тихонько позванивают тонкими льдинками...

Возле реки почему-то совсем холодно.

Из ноздрей стоящей на пароме леспромхозов-ской лошади вырывается белое дыхание и застывает изморозью на шапке у конюха, который, сняв рукавицы, что-то поправляет в упряжи.

Здесь надо расставаться. Дальше Пашке идти по берегу реки одному. Вообще-то страшновато расставаться. И он, хоть и холодно, переступает с ноги на ногу, но не спешит идти. Стоит и смотрит на отца. Хотя что на него смотреть? Отцу надо ехать на работу, а ему, Пашке, идти в школу. Идти одному, по темной улице, вдоль темной, клубящейся воды.

Пашка и не смотрит сейчас на отца. Он смотрит на керосиновый ларек, вставший в конце длинного пирса, рядом с паромом. Над входом в ларек горит лампочка, и в ее тусклом свете бревенчатая стена кажется совсем седой.

— Ну что ты там увидел? — спрашивает отец. — Иди давай.

Что увидишь возле закрытого ларька? Лучше уж смотреть на магазин, что стоит на берегу. Там тоже светится лампочка — желтая возле желтой стены. Еще там бегает по помойке собака и лает. Тоже не интересно, но все-таки собака, все-таки лает.

— Иди! — отец чуть подталкивает Пашку в

спину.

Смотри, уже и светло стало.

Светло? Как это может быть светло, если Пашка точно помнит, в какой темноте ему приходится идти по улице, если пока они и сегодня шли — светло было только под фонарями. А здесь и фонарей нет.

Но странно — действительно вроде бы светло.

И хотя не горят фонари, а видны дома, деревья, белый пар над водой...

Как это так?

Пашка удивленно оглядывается на отца.

— День-то теперь быстро прибывает! — говорит тот. — Ну иди, сынок, иди...

И повернувшись, идет к парому.

Идет в сторону школы и Пашка.

Как интересно прибывает день. Значит, завтра — будет еще светлее, когда он пойдет в школу. А послезавтра еще... А потом воскресенье. В воскресенье они поедут с отцом за сеном. А в понедельник, наверное, уже совсем будет светло утром. Да... Главное, съездить за сеном. Тогда совсем-совсем светло будет.