Костёр 1992-04-06, страница 33
ла она.— А сегодня загубил нас всех! Но скоро наступит твой черед. Ты и в свой последний час останешься подлым трусом. А мы сумеем умереть, как настоящие Марсиали — без дрожи, с открытыми глазами и презрением в душе! Женщин отправили в тюрьму Сен-Лазар, а мужчин — в тюрьму Форс. Грамотея отвезли в Шаран-тон, где находилась лечебница для умалишенных. Инспектор Борель обнаружил в корзинке Совы письмо, где перечислялись преступления Жака Феррана. Нарсис Борель посулил Краснорукому отпустить его на свободу, если тот расскажет все, что ему известно о темных делишках нотариуса. Однако инспектор не решался немедленно арестовать Жака Феррана; ведь у него было столько влиятельных покровителей! Когда две недели спустя полиция все-таки нагрянула к нотариусу, стало ясно, что его тоже придется отправить в Шарантонскую лечебницу. Жак Ферран ослеп и потерял рассудок. Это было делом рук Родольфа и его помощницы — новой экономки нотариуса. Полиция прибыла чересчур поздно: правосудие уже свершилось... * * * Родольф наконец узнал, что Лилия-Мария — его дочь. Он заставил Жака Феррана сознаться во всем. Тот рассказал, как он решил избавиться от Певуньи и госпожи Серафен. Нотариусу было невдомек, что девушке удалось спастись. Родольф пришел в отчаяние. — Дитя мое! Мое бедное дитя! — горестно восклицал герцог. — Плачьте, ваше высочество,— вздохнул преданный Мэрф.— Вам станет легче. Но Родольф был безутешен: — Она перенесла столько несчастий! И в довершение всего — такая ужасная гибель! Я для нее ничего бы не пожалел. Ее ждали богатство и счастье! Боже, Боже, а ведь я провел целый день подле моей дочери, когда отвозил ее в Букеваль! И сердце ничего мне не подсказало!.. Ничего!.. Как я был слеп! Я недостоин называться отцом. — Однако, монсеньор... — Я не должен был с ней разлучаться! Зачем я оставил ее? Ах, я всегда творил добро только наполовину! Я понял это, но увы, слишком поздно. Я думал, что, поселив девушку на ферме, сделал для нее все возможное! Я поступил с ней, как с первой встречной, и жестоко за это наказан. Ее не уберегли. Если бы я действительно сделал все, что мог, она сейчас была бы жива... Когда-то я был плохим сыном (один ты это знаешь, Мэрф), и вот пришла расплата... Поделом мне! Довольно, довольно, Мэрф. Вернемся в Герольштейн. Во Франции у меня не осталось ничего, кроме горьких воспоминаний! — Монсеньор, прошу прощения, но вы забыли об этом юноше, Франсуа Жермене, которого вызволили из тюрьмы... — Жермен? Франсуа Жермен? — Да, ваше величество. Сын госпожи Жорж и Грамотея. — Я и впрямь становлюсь забывчив... Ведь я обещал прийти к нему на свадьбу. Он женится на мадемуазель Хохотушке. Нет, Мэрф, не могу... У меня не хватит духу глядеть на их радостные лица... Ты пойдешь один и передашь им мои извинения, а заодно — вот этот мешок с золотыми монетами. Займись также супругами Пипле и художником Кабрионом. Я хочу оставить здесь как можно больше счастливых людей. Глава двадцать пятаяКАБРИОН ОТПЛЫВАЕТ В ДАЛЬНИЕ КРАЯМадемуазель Хохотушка пригласила достойную чету привратников к себе на свадьбу. Но, к ее удивлению, супруги Пипле явились с большим опозданием, когда новобрачные уже выходили из церкви. Анастази нарядилась в яркое зеленое платье, а на плечи накинула красную шаль. Она чувствовала себя совершенно неотразимой. На голове у Альфреда красовалась его неизменная шляпа, а накрахмаленный воротничок упирался в подбородок. — Бог ты мой,— воскликнула Хохотушка,— какой у него довольный вид! А ведь проделки Кабриона совсем было его доконали! Господин Пипле устремился навстречу новобрачным и торжественно провозгласил: — Я спасен! — Да вы прямо сияете от счастья, господин Пипле! В чем тут секрет? — Он уехал, мадемуазель!.. То бишь, мадам. Теперь я могу... теперь я обязан называть вас именно так. Отныне, ответив в церкви «да», вы во всем уподобились моей Анастази... — Спасибо, господин Пипле. Вы очень любезны. Но кто же все-таки уехал? — Кабрион! Он покинул Францию навсегда, навеки, до скончания времен! — Вы уверены? —- Еще бы! Я своими глазами видел, как он садился в страсбургский дилижанс со своими холстами и чемоданами! Анастази еле поспевала за Альфредом: — О чем вы толкуете, позвольте спросить? Держу пари, опять об отъезде Кабриона! Альфред с самого утра только про это и твердит! — Мне так легко, Анастази! Я прямо парю в воздухе! Раньше мне казалось, что моя шляпа тяжелее каменной глыбы. А сейчас я даже забыл о земном притяжении! Он уехал! Кабрион уехал и больше не вернется! — Вот вам и весь сказ! — ликующе крикнула госпожа Пипле.— Представьте себе: приходит к нам вчера высокий, полный господин и спрашивает, не проживал ли здесь прежде художник по фамилии Кабрион. Услышав это имя, мой старик хотел было запустить в посетителя сапогом... Но тот, к счастью, быстро произнес: «Этот художник уезжает в Германию. Его нанял на службу один богач». Мы, конечно, узнали, когда он едет. Оказалось, сегодня утром. Пошли мы к Восточным воротам и видели, как этот шалопай садился в карету. Когда дилижанс тронулся, Кабрион 31 |
