Костёр 1996-01, страница 8

РЫБИЙ ЖИР

Детство мое пролетело в городе Нальчике — столице Кабардино-Балкарской республики.

В то время Нальчик дремал в полукольце зеленых гор, маленький, тихий, совсем не похожий на столицу. Говорили, что раньше он назывался даже не городом, а слободой. Слобода Нальчик...

Белые саманные домики тонули в садах.

По обеим сторонам главной улицы — Кабардинской — шеренгами стояли старые, кряжистые акации. Весной они закипали белым цветом и так тесно переплетали ветви над головой, что улица превращалась в зеленый туннель. В туннеле сонно звенели пчелы, и сладко пахло медом. Изредка по улице проезжала машина или линейка, запряженная тонконогой кавказской лошадкой, — и опять тишина.

Прохаживались по улице утомленные отдыхом курортники из санаторного городка Долинское, дрема-^ ли у голубых сундучков на колесах мороженщицы, кокетливо переступали по тротуарам куры.

По Кабардинской, несмотря на то, что она была главной улицей города, можно было пробежать босиком, и никто не показал бы на тебя пальцем и не удивился бы.

Мы так и делали — выскочишь из класса и еще в школьном дворе сдираешь с ног надоевшие за день ботинки или сандалии. Ох, как приятно было шлепать распаренными ногами по прохладному в тени асфальту и по теплым золотым пятнам солнца!

Восемь школ было в городе.

Я учился во второй — она стояла на высоком обрыве над самой речкой, закрытая до крыши все теми же ярко-зелеными акациями.

Мы учились в первую смену.

Первая смена — самая лучшая. Пока сидишь на уроках, вода в речке успевает хорошенько прогреться, и как только грянет звонок с последнего урока, мы наперегонки бросаемся к спуску с обрыва и мчимся на берег, усыпанный гладкой белой галькой.

Речка мелкая, горная, ее можно перейти, завернув брюки чуть выше колен.

Мы из больших камней строили запруды, так, чтобы вода в них поднялась хотя бы по грудь, и купались до тех пор, пока губы не становились синими, и все вокруг казалось на один цвет. Купаться можно было с апреля до самого октября, и мы не теряли времени даром.

Я очень любил купаться. До речки от нашего дома было десять минут бега, и в соседней квартире жил Владик Замуков, который всегда был готов куда угодно.

Однажды в воскресное утро он крикнул в наше окно:

— Колька, айда на речку!

— Тетя, — попросил я, — можно мы с Владиком искупаемся?

— Идите, — сказала тетя, но когда мы помчались на улицу, она вдруг остановила нас.

— Подождите, я тоже с вами.

Нет ничего хуже на свете, когда в ребячьи дела вмешиваются родители.

Когда мы с Владиком, пританцовывая от нетерпения, разделись на берегу и собирались прыгнуть в воду, тетя вдруг сказала:

— Ну-ка подожди! Подойди ко мне.

Я подошел.

Она внимательно осмотрела меня со всех сторон и вздохнула:

— Хилый ты у меня какой-то. Бледный и узкогрудый. Надо бы подкрепить тебя немного.

Я вовсе не чувствовал себя хилым и узкогрудым и не хотел ничем подкрепляться. Мне достаточно было того, что во мне есть. Дрался я в школе довольно лихо. Бегал тоже неплохо. И бледным меня тоже нельзя было назвать — нос и плечи у меня все время шелушились и облезали от солнца. На тетины слова в тот день я не обратил никакого внимания.

Но на следующее утро,.едва я поднялся с постели, она позвала меня на кухню. На столе уже стоял приготовленный завтрак, и среди всего прочего я заметил большую бутылку белого стекла, в которой слабо желтела какая-то жидкость.

Я удивленно уставился на бутылку: раньше у нас на столе ее никогда не было. Неужели тетя вместо сливочного масла решила перейти на подсолнечное?

— Это рыбий жир, — сказала она. — Будешь пить его три месяца.

Мне было все равно. Рыбий так рыбий. Никогда в жизни я его не пробовал. Но если надо, так надо. Когда я был во втором классе, тетя тоже подкрепляла меня. Из порошка какао, меда, свиного сала и еще чего-то она сварила коричневую смесь и вылила ее в двухлитровую банку. Когда смесь загустела, она стала похожа на мягкий душистый шоколад. Вкус у нее был потрясающий. Но тетя давала мне ее строго