Пионер 1955-10, страница 43
тель братьев: непочатая осьмушка чая «братьев К. и С. Поповых», початая четвёртка табаку, круглая коробочка лучшей французской ваксы «Жако» с изображением обезьяны (она смотрелась, как в зеркало, в начищенный сапог), аптечная склянка с привязанным к горлышку языком рецепта и ещё что-то, аккуратно завёрнутое в бумажку. Вынув из головы когда-то, быть может, великого мыслителя табак и чай, покровитель Макаровых прикрыл черепную коробочку лобной костью, вынул из корзинки трубочку и, быстро её набивая, поучительно заметил, приставив палец к черепу: — У живых людей голова представляет собою часто такое же собрание хлама и вздора... захлебнулся где-то по соседству недалеко колокол,— тим-тим, бом, бом! — Второй звонок,— отметил покровитель,— время ещё есть. Чего другого, а времени у нас хоть отбавляй. Он не спеша вскрыл осьмушку чая, засыпал добрую дольку в чайник и, подхватив его, проворно двинулся к двери, на ходу закуривая... — Вагон некурящий! — сердито крикнул потревоженный старик. — Я не курю, а только закурил! — ответил покровитель и исчез за дверью, оставив за собой сизую пелену табачного дыма. Научный господин Лишь только этот странный господин, покоривший Макаровых каким-то колдовством, исчез за дверью, в вагоне сразу вспыхнул общий разговор. Заговорили во всех закутках, перекликаясь из конца в конец вагона, не слушая друг друга. В общем гомоне можно было, однако, услышать, что все говорили об одном. Все бранили ушедшего (попутно доставалось и Макаровым), и всем хотелось угадать, что это за человек. Соседи Макаровых по другую сторону прохода успели все четверо заглянуть в корзинку незнакомца, когда в ней разыскивался чай — и на их лицах испуг, общий всем, превратился в отвращение. Они кричали громче всех. Особенно горячилась старушка в салопе, сидевшая с краю на соседней с Макаровыми скамье. Она непрерывно крестилась и покрывала общий гомон, высоким голосом призывая всех самолично убедиться: — Он, он, он! Мёртвая голова! Господи Иисусе! Кости... Господи Иисусе! Поглядите, православные! Мёртвое тело! Никто не решился приблизиться, чтобы заглянуть в корзину. Макаровы сидели ни живы, ни мёртвы, слыша в выкриках неодобрение и себе. — Прокурат! — кричали в одном закутке, как будто одобрительно. — Шаромыжник! — откликались, возражая, из другого угла. — Обормот! — Столичная штучка! — Арестант! — Химик! — Тёмная личность! — Выгнать вон и этих! Одна шайка! Тоже — малолетние... — Жулики московские! — Позвать жандара,— пристукивая батожком, твердил обиженный незнакомцем старик. Пригожая его спутница плакала. — Убили человека! Господи, спаси и по- Один портной не поддавался общему смятению. Он развязал свой узелок и снова принялся молча закусывать, внимательно разглядывая каждую изюминку. При каждом новом словце он одобрительно кивал. Большинство слов было обидно, но и необидные слова почему-то приобретали обидный смысл. Кто-то выкрикнул: «Гражданин!» — и это прозвание вызвало общий крик одобрения. Братья Макаровы переглядывались, не зная, что им предпринять и надо ли и как на всё это отозваться, стать ли им на сторону своего неожиданного и непрошенного покровителя. Степан вспомнил, что когда-то в подобных, хотя и не в таких страшных случаях он плакал. Но сейчас глаза у него оставались сухи, и в носу не щекочет, что когда-то бывало предвестником спасительных слёз. — Страх как пить хочется! — сказал, облизывая губы, Яков. Он сделал движение закрыть корзину не- — Не тронь, не тронь! — остановил его Иван,— придёт, пускай сам закроет... — Братцы, давай вылезем,— предложил Степан. — Да, «вылезем», а поезд уйдёт? — Папан нас бросил,— сделал самое мрачное из возможных предположений старший брат.— Они сговорились с маман. Пу-скай-де они одни в Питер едут... И там — Прелестно! И поедем,— храбрясь, воскликнул Степан.— Всё это вздор. Сейчас наш «гувернёр» вернётся. 40 |
