Пионер 1956-03, страница 17

валась передо мною береговая панорама. Прибрежные склоны гор подвержены влиянию холодных ветров, одеты они бедно. Деревья горбатые и полузасохшие, кусты прижались к земле, мох растёт только под защитой камней. Но скудная растительность эта не вызывает чувства горели и сожаления. Наоборот, радуешься упорству, с каким эти деревья и мхи защищают свою жизнь. Ни ветер, ни стужа не в силах убить их. Лиственницы, берёзки, стланики, ольхи не только живут, но и упорно стремятся отвоевать для себя новые места, поднимаясь на самую крутизну, забираясь к кромке моря.

К часу дня мы добрались до последнего перевала Прибрежного хребта. Впереди, в глубине Ал-доминского ущелья, показались заснеженные горы. То был Джугджур. Высоко в небо поднимаются его скалистые вершины. Широкой полосой тянутся на север его многочисленные отроги. Именно там, в глубине скал, быть может, борется за жизнь горсточка дорогих нам людей. Чем ближе мы подбирались к хребту, тем настойчивее овладевала мною тревога. «Неужели погибли?» — думал я, всматриваясь в неприветливый облик гор.

Дальше путь шёл по реке Алдоме, берущей своё начало в центральной части Джугджурского хребта. Долина реки покрыта высокоствольной тайгой. Огромные лиственницы, достигающие тридцатипятиметровой высоты, толстенные ели, берёзы, тополя... Жаль, что они жмутся к реке, растут лишь на пологих склонах, защищённых от ветра. Сам же Джугджурский хребет голый. На нём ни кустика, ни деревца. На сотни километров только безжизненные курумы — каменные потоки, сползающие по крутым склонам гор. Ни суровое побережье Ледовитого океана, ни тундра, ни море не оставляли во мне такого спечатления безнадёжности и уныния, как Джугджурский хребет. Не поэтому ли у местных жителей, эвенков, и живёт недобрая молва про Джугджур?

Дорога, по которой мы ехали, местами терялась в кривунах реки, но Афанасий с удивительной точностью помнил все повороты и объезды.

Над нами всё выше поднимались туполобые горные вершины. Долина постепенно сужалась и у высоких гор раздваивалась глубокими ущельями. Мы поехали левым.

День кончился. Сгущались сумерки. Всё чаще доносились окрики Афанасия, подбадривающего усталых оленей.

Уже стемнело, когда упряжки с хода выскочили на высокий берег реки и остановились на поляне. Здесь предполагалась ночёвка. До перезала оставалось километров шесть, а до Алгычанского пика день езды.

Мы сразу принялись за устройство лагеря.

На поляне всюду виднелись следы старинных, когда-то здесь располагавшихся таборов и множество пней от срубленных деревьев.

Проводники наготовили бересты, сушняка, дров, всё сложили рядом с палаткой, как нужно для костра, но не подожгли.

— Для чего это вам? — спросил я Афанасия.

— Хо... Джугджур — дорога лешего, худой, может, завтра назад придём, костер зажигать сразу будем. Эвенки постоянно так делают.

— Что ты, что ты, назад мы не вернёмся! Хоть пешком, а уйдём дальше,— вмешался в разговор Василий Николаевич.

Афанасий бросил на него спокойный взгляд.

— Люди — глаза большой, а что завтра будет, не видят,— отвечает он эвенкийской поговоркой.

За скалой давно погасла заря. Мы не спали. Олени бесшумно бродили по склону горы, откапывая из-под снега ягель.

— Завтра надо непременно добраться до палатки,— проговорил Василий Николаевич, выбрасывая ложкой из котла красную пену мясного навара.

— Славно было бы застать их у себя, только не

верится, чтобы Трофим Николаевич заблудился! Это ведь горы, тут поднимись на любую вершину—и всё как на ладони. Что-то с ними другое случилось.

Зимою на вершинах Джугджурского хребта, в цирках, по склонам и даже на дне узких ущелий, не собрать и вязанки дров, чтобы отогреться. Если у заблудившегося человека не хватит сил добраться до своей палатки или спуститься в долину, к лесу, он погибнет.

Ещё не рассвело, а мы уже стали пробиваться к перевалу. На небе ни единого облачка. Утро этого, столь памятного всем нам дня было такое, что лучшего, кажется, и не придумаешь.

Извилистое ущелье, по которому караван поднимался к перевалу, глубоко врезается в хребет. Оленям приходилось то обходить глыбы скал, скатившихся в ущелье, то спускаться на дно заледеневшего ручья, то взбираться на каменистые террасы. Рвались упряжные ремни, нарты скатывались вниз, ломались. Требовалось много времени, чтобы привести в порядок обоз. Продвигались мы медленно, а конца подъёму не было видно.

—■ Скоро будет перевал? — спросил я у Афанасия, когда мы выбрались с ним на край глубокой промоины.

Он взглянул на хребет, и что-то вдруг встревожило его.

— Хо!.. Однако дальше не пойдём: Джугджур гневается...— сказал он, показывая на

15