Пионер 1956-04, страница 46

кой, а в пасть, глотку и живот насыпали горячих углей.

Когда пришёл Константин, Симпатяга лежал без памяти, неподвижный и дряблый.

— Плохо же ты, овчарёнок, встречаешь меня. Захворал? А я уже и покупателя на тебя нашёл. Жалко, а продам. Жизнь-то у тебя хуже собачьей. Ну, что молчишь?

Он наклонился над Симпатягой, потрогал за морду. Тот застонал.

— Постой, постой! Кровь?! Откуда?!

Симпатяга не видел, как хозяин бросился

к чашке, как понюхал содержимое и вскрикнул:

— Ах, змеища!

Не видел он и того, как ладонь Константина влипла в сытую и румяную щёку Клары.

Очнулся Симпатяга глубоко за полночь, в коридоре. Под ним был коврик, на спине лежала фуфайка. Неподалёку стояла тарелка с молоком.

Он подполз к ней, окунул морду в молоко, опять почувствовал огненную боль и стал падать в какую-то чёрную яму, в которой летали зелёные искры.

Утром хозяин перенёс его в ванную комнату и ушёл, закрыв снаружи на крючок.

До возвращения Константина Клара дважды проходила мимо ванной на кухню. Ненависть к этой женщине заставляла пса вскакивать и рычать.

Шли дни. Лёжа в ванной комнате, Симпатяга всё чаще вспоминал Павлушу: как мальчик кормил его возле дупластого вяза, как давал ему в зубы корзинку с яйцами, когда ходили на районный базар, как плавал с ним в бочажине, над которой висели чёрные бусины черёмухи. И чем больше тосковал Симпатяга по Павлуше, тем сильнее

озлоблялся против Клары. Он немного окреп, и теперь, заслышав её ненавистные шаги, сопровождаемые шелестом халата, кидался на дверь и так яростно лаял, что звенели в ванной комнате стёкла.

Как-то утром, когда хозяин вёл его на прогулку, на лестнице им встретилась Клара. Симпатяга зарычал и ринулся на неё. Константин едва сдержал его; острые когти пса успели только вспороть беличью шубку.

На улице Константин отхлестал его и, давши отлежаться, спустил с поводка. Симпатяга пробежал по двору, нырнул под арку и выскочил на тротуар. Хотя было ещё сумеречно, он увидел далеко в конце улицы, на бугре, синий силуэт водонапорной башни. Там, за этой башней, кончался город. Стремительными прыжками Симпатяга помчался вверх по улице.

Большая, белая, сЛовно засыпанная сахаром, открылась его глазам степь. Вдали, красные от утреннего солнца, усталыми верблюдами лежали горы. Сердце пса туго и звонко заколотилось. На миг померещились: Павлуша, смеющийся, тоненький, в брюках, стянутых ремнём, старик Лука, выбирающий дробь из сковороды, мужиковатая доброгла-зая Нюра, отсекающая от бревна кудрявую щепу. Он радостно залаял, побежал было, но тут же остановился: потянуло к хозяину. Ходит он, наверно, сейчас по улицам и зовёт: «Овчарёнок! Овчарёнок!»

Симпатяга повернул обратно и опять остановился: вспомнил жестокую Клару, огненную боль, беличью разодранную шубку. Переминаясь с ноги на ногу, Симпатяга постоял в нерешительности и побежал к горам, за которыми жил Павлуша. Дорога была накатанная, пахла резиной колёс, лошадиным помётом и лилась вперёд лентами санного следа.