Пионер 1956-04, страница 43

Рассказ Николая Воронова. Рисунки Ф. Глебова.

Пёс из породы восточноевропейских овчарок, Симпатяга, скрестил на перилах балкона передние лапы, свесил морду и смотрит вниз, на мостовую, покрытую ледяной коростой. Глаза у него коричневые, спина чёрная, пористый и влажный нос кажется сделанным из каучука.

Всё, что движется на шоссе: красно-жёлтые автобусы, грузовики, легковые машины, милиционер с полосатой палочкой,— давно знакомо Симпатяге.

В доме напротив, большом, тёмном, точно свинцовом, вспыхивает в окнах свет, поэтому пёс всё чаще поглядывает на фонарь, возле которого останавливаются автобусы: он ждёт Константина, хозяина.

Симпатяга дрожит всем телом: замёрз. Ему хочется есть: пуста со вчерашнего дня помятая алюминиевая чашка. Когда ветер доносит сладкие кухонные запахи, Симпатяга скулит потихоньку, чтобы не слышала жена хозяина Клара.

А на улице темней и темней. Уже видны не только глаза светофоров, но и лучи их, то жёлтыми, то красными, то зелёными столбами протягивающиеся в воздухе.

Начинает валить снег. Белые хлопья напоминают разваренные рисовые зёрна. У Симпатяги бежит слюна. Он слизывает снежинки с перил. Холодный шершавый чугун больно щиплет язык.

К фонарю подплывает очередной автобус. Выскакивают люди, рассыпаются в разные стороны, но попрежнему не видно среди них Константина. Симпатяга взвизгивает от досады, заглядывает сквозь стекло балконной двери в комнату: не прозевал ли хозяина? Может быть, он уже дома? Но в комнате всё ещё нет того, кого он ждёт, а есть та, которую давно хочется искусать. Она лежит на диване. На ней шёлковый халат. В руках книга, оранжевая/ в золотых жилках.

До того, как появилась в жилище Константина Клара, Симпатяга обитал не здесь, на балконе, а там, в комнате. Его место было между гардеробом и диваном. Хозяин часто и ласково хлопал его по загривку, хорошо

кормил и даже баловал конфетами. Вечерами, положив на стол большую доску и приколов к ней лист толстой бумаги, Константин заставлял Симпатягу лежать у стола, а сам сгибался над доской, шуршал какими-то сверкающими штучками по бумаге. Порой, выпрямившись, хозяин брался за подбородок и задумчиво насвистывал, а потом весело вскрикивал: «Верно! Так!» — и щекотал пса концом длинной линейки.

Летом они отправлялись в деревню. Хозяин с рюкзаком за спиной ехал на велосипеде, Симпатяга бежал позади. В городе было душно, пыльно, пахло заводской гарью, размякшим асфальтом, дымком, что вылетал из-под машин.

За окраиной начиналась степь. Запахи резко менялись: становились ароматными, нежными, и даже дорожная пыль, отдающая бензином, вкусно пахла солнцем и дождём.

Симпатяга перепрыгивал канаву, развалившую землю вдоль большака, летел над травами и цветами. Пушистыми белыми волнами перекатывались на ветру ковыли, склонялись малиновые шапки колких, как ежи, татарников, взлетали в воздух жаворонки. Иногда случалось странное: какой-нибудь жаворонок не оставлял гнезда, притаивался, вытянув шею. Недоумевая, почему птичка, которая может свободно уместиться в пасти, не испугалась его, Симпатяга замирал над гнездом, наблюдая за тем, как время от времени дымчатое веко затягивает бесстрашный глазок жаворонка.

40