Пионер 1968-01, страница 45

люции и после поражения республики эмигрировал в Советский Союз. Все эти годы он жил в Москве, а в начале войны очутился вместе с нами на Урале. По-русски он говорил с очень сильным акцентом, и его даже несколько раз принимали за немецкого шпиона и водили в комендатуру. А его квартирная хозяйка, бабка Лукерья, и не сомневалась в том, что он немец. Звали его Хосе Дельгадо, а у нас в поселке его шутя называли дон Хосе. Это «дон», конечно, очень не шло к простому астурийскому горняку, и он всегда злился, когда его так называли.

Какой я вам «дон»! — возмущался он, горячо жестикулируя мозолистыми руками. — Я рабочий, я шахтер, я воевал в революции!

Он жил недалеко от нас и часто заходил к нам в гости. Он очень любил поболтать и целыми часами без умолку рассказывал об Испании, о революции, о своей жене и сыне. Сын сражался вместе с ним за республику и сейчас сидел в тюрьме. Старик очень надоедал своими рассказами, и его приход ни у кого не вызывал особого восторга. Но особенно невзлюбила его почему-то тетя Дуся.

— Опять этот болтун! — говорила она громко, едва завидев в сенях его старые галоши в заплатах.

— Тише! — испуганно говорила мама. — Он услышит.

— Да черт с ним, пусть слышит! У нас у всех сейчас мужья на фронте, и неизвестно, вернутся ли, а он тут точит лясы без дела.

Но дон Хосе продолжал к нам заходить. И, конечно, главной его слушательницей была моя терпеливая мама. Наболтавшись вдоволь, он уходил на работу. Работал он в магазине на станции ночным сторожем. И через несколько минут после его ухода приходила бабка Лукерья. Она опасливо поглядывала на дверь, за которой только что скрылся ее квартирант, и быстрым шепотом говорила:

— Немец он. Самый что ни на есть настоящий немец. Я их еще с той войны помню, все они одинаковые. Помяните мое слово: быть от него беде!

Тетя Дуся со злостью перебивала ее:

— Ты-то еще тут расквакалась! Замолчи!

Бабка Лукерья испуганно замолкала. Она

знала, что тетя Дуся никогда не позволит себе пальцем до нее дотронуться, но все равно ей было страшно. Бабка Лукерья была маленькая, а тетя Дуся огромного роста, со здоровенными кулаками. В поселке даже мужчины опасались с ней связываться.

Однажды дон Хосе предложил маме учить меня испанскому языку.

— Мне нечем вам платить за уроки, — ответила мама.

- О-о-о! Не надо мне платить. Давайте мне за один урок один кусочек хлеба.

— У нас нет лишнего хлеба.

— О-о-о! Не надо хлеб. Давайте мне за каждый урок две картошки.

Картошка у нас пока еще была, и я стал заниматься с доном Хосе испанским языком. А чтобы мне не было скучно, я уговорил заниматься вместе со мной своего лучшего друга Сережку. Причем его мать сторговалась с доном Хосе не за две картошки, а за полторы. Все-таки они были из Ленинграда, из осажденного, но не сдающегося героического Ленинграда, и дон Хосе согласился брать с Сережки меньше, чем с меня.

На занятия мы ходили к дону Хосе. После первого же урока к нам пришла бабка Лукерья и все рассказала тете Дусе:

— Посадил он их перед собой и начал тарахтеть по-немецки, а те сидят, бедняжки, и ушами только хлопают. Помяните мое слово: добром это не кончится.

Услышав это, тетя Дуся возмущенно всплеснула руками:

— Ах, старый черт! На детях нажиться решил!

— Ну что ты, Дуся! — возразила мама. — Вадику совсем не помешает испанский язык. Каждый культурный человек должен владеть хоть одним иностранным языком. И потом ведь они с Сережей в школу еще не ходят и у них много свободного времени.

— Да на кой черт он ему нужен?! — не сдавалась тетя Дуся. — Война идет, люди умирают, голодают. Да из этих картошек суп можно наварить на всю семью.

— Вот именно, — поддержала ее бабка Лукерья.

Тетя Дуся была старше мамы на десять лет, и обычно мама ее слушалась. Но на этот раз она все-таки настояла на своем, и наши занятия продолжались.

Дон Хосе, конечно, абсолютно не владел никакими педагогическими навыками и обучал нас самым примитивным методом. Он говорил отдельные слова и предложения и велел нам повторять их и заучивать наизусть.

— La mujer,— говорил он и показывал на бабку Лукерью.

Она испуганно крестилась.

— La mujer, — повторяли мы с Сережкой.

— Veo, — говорил дон Хосе.

— Veo, — повторяли мы.

— Veo la mujer__Я вижу эту женщину.

— Veo la mujer, — говорили мы.

Дон Хосе слушал пас и приходил в восторг.

©