Пионер 1968-01, страница 48

личным видом положил картошку на стол, как будто это было для меня делом привычным.

— Это откуда у тебя? — поинтересовалась тетя Дуся. — Стащил где-нибудь?

— Почему это стащил?! — обиделся я. — Заработал.

И я рассказал обо всем маме и тете Дусе.

Тетя Дуся пришла в восторг и просила меня повторить еще раз мой рассказ.

— Вот это да! — говорила она восхищенно. — Вот это здорово! Молодцы!

— Не понимаю, чему ты радуешься? — хмуро произнесла мама. — Это' же нечестно. Это просто какая-то подлость, низость. Ведь это почти воровство.

— Сиди ты! — сердито оборвала ее тетя Дуся. — Подлость! Да этот старик за одну несчастную картофелину из них три пота выжимает. С него бы надо брать по килограмму за урок. Смотри, какую картошку дал, и смотреть не на что. И где только он такую раскопал? А ты: «Подлость»! «Воровство»!

— Ладно, делайте как хотите, — обиженно сказала мама. — Я больше ни во что не вмешиваюсь.

Дон Хосе стал говорить с нами только по-испански, и мы скоро научились его понимать и понемногу заговорили сами. Для него занятия с нами были праздником, и он готов был держать нас у себя целыми днями. Теперь у него не было необходимости надоедать своими рассказами маме. Теперь слушателями были мы, да к тому же с нами он говорил на своем родном языке.

Мы знали, что у дона Хосе остались в Испании жена и сын. Но мы не знали, что у него есть и второй сын. И этот второй сын был полицейским, и, чтобы выслужиться, он помог поймать своего брата и упрятать его в тюрьму. А матери он запретил писать письма отцу в Советский Союз, и дон Хосе даже не знал, жива его жена или нет. Дон Хосе ни разу не рассказывал об этом маме, и мы с Сережкой очень гордились тем, что он доверяет эту тайну только нам.

Бабка Лукерья молча слушала его бесконечные рассказы и все качала головой и тяжело вздыхала.

— Ох, господи! Да за что же ты нас, грешных, так покарал?

Говорила она это тихо и неразборчиво, и дон Хосе ничего не понимал. Когда же он иногда оборачивался в ее сторону, она незаметно крестилась. Нас с Сережкой она считала уже обреченными и не обращала на нас никакого внимания.

Дон Хосе прерывал занятия только для того, чтобы послушать очередную сводку Сов-информбюро. Шел первый год войны, и положение на фронте было тяжелое. Наши отступали, оставляя один город за другим. Дон Хосе слушал и молча сжимал кулаки.

— О-о-о! Будь я моложе, я бы им показал! Я бы и сейчас еще мог показать им, но мне не верят в военкомате, говорят: «Ты стар».

Нам, правда, тоже не верилось, что он мог кому-то «показать». Он был маленький, щуп-ленький и совсем не казался воинственным.

Скоро мы с Сережкой осознали, насколько мы нужны доиу Хосе, и решили этим воспользоваться.

Мы без всякого предупреждения перестали ходить на занятия. И опять все повторилось. Дон Хосе обиделся на нас и при всех отворачивался.

И все же дон Хосе подошел к нам первый.

— Ребята, почему вы бросили заниматься? — спросил он.

- Потому, что нам мало одной картошки на двоих, — смело заявил Сережка. — Нам надо каждому по картошке. А то у меня мама ругается, что я мало зарабатываю.

— И у меня мама ругается, — соврал я.

— У меня совсем мало картошки осталось,— сказал дон Хосе.

— А какое наше дело? — нагло сказал Сережка. — Не будете платить по одной картошке на каждого — не будем заниматься.

— Я согласен. Я буду давать две картошки — тебе картошку и тебе картошку. Пойдемте.

Это было, конечно, очень жестоко с нашей стороны. И единственным оправданием может служить то, что мы делали это не ради озорства. С продуктами с каждым днем становилось все хуже, и даже одна картошка в день кое-что значила. Были дни, когда мама и тетя Дуся съедали за целый день по одной картошке и по кусочку хлеба.

Таким образом, наши занятия возобновились, и мы получили прибавку жалованья.

Как-то раз мы пришли к дону Хосе и застали его в необычном состоянии. Он сидел за столом, уткнувшись лицом в ладони, и пел какую-то очень заунывную испанскую песню. Я никогда не слышал, как воют волки, но, судя по описаниям, его пение очень походило на волчье завывание. Бабка Лукерья сидела на своей кровати, испуганно крестилась и причитала:

— Господи, что же с нами будет? За что же ты нас, грешных, так покарал?

Увидев нас, дон Хосе прервал свое пение и сказал: