портрет

Весной 1918 года я написала портрет А. М. Горького в его квартире в Петрограде, на Кронверкском проспекте, теперь проспект Горького. Алексей Максимович был очень терпеливой моделью, но, чтобы он меньше уставал, я решила писать его сидящим за небольшим столом. Писала его в натуральную величину масляной краской на холсте.

Позировать, то есть почти не менять положения, конечно, и утомительно и надоедливо. Мне самой приходилось предлагать ему делать перерывы для отдыха. Он говорил: «Ничего, ничего, товарищ художник, вы только пишите, обо мне не беспокойтесь...» Так что я иногда, заметив, что моя модель как-то грустнеет, сама притворялась уставшей и говорила: «Не могу больше, давайте отдохнем немного». «Ну, пожалуй»,— соглашался Алексей Максимович. Единственная вольность, которую он себе позволял и заранее оговорил, было курение, когда он затягивался и как-то украдкой выпускал дым изо рта, будучи всегда необычайно деликатным, он каждый раз извинялся.

В то время я чувствовала себя «опытным» и «бывалым» портретистом, и храбрость молодости мешала мне долго задумываться и мучиться над работой.

Во время позирования Алексей Максимович, стараясь не менять позы, рассказывал мне интереснейшие похождения своих молодых лет: разнообразные истории о людях Нижнего Новгорода, о быте и нравах именитого купечества, о ярмарках, духовенстве, монастырях, о деревнях, о бедняках и богачах, об Арзамасе и Америке, Италии и Финляндии и многом, многом другом.

Это были длинные рассказы. Поражали точно найденные слова для характеристик людей, городов, природы. Передавая разговоры разных людей, он никогда не прибегал к имитации их интонаций и жестов. Но в этом и не было необходимости, так как убедительно найденными словами они были достаточно охарактеризованы, и таким типичным было их поведение, что они получались живыми и абсолютно правдоподобными. К сожалению, я не всегда достаточно внимательно вслушивалась в эти рассказы, так как мне приходилось одновременно вникать и в свою работу.

Я знала, что Алексей Максимович это замечал, но он не прерывал своих рассказов, во-первых, чтобы внезапным молчанием не разрушить моей творческой напряженности, а во-вторых, он ведь рассказывал не только для меня, а и самому себе. Наблюдая мою реакцию на рассказы и выверяя на слух, как неутомимый и взыскательный профессионал, эти свои литературные заготовки, он дорабатывал отдельные куски своих будущих рассказов и романов, а иногда подготовлял новук* редакцию старых. Это я поняла уже позднее, когда многое из рассказанного мне встречала в его творениях. Я ужасаюсь до сих пор, понимая, какие духовные "и литературные ценности так щедро предлагались моему вниманию и что я теряла (и не только я!) из-за того, что не все внимательно слушала, вовлеченная в свой творческий процесс. Выть бы мне тогда лучше стенографисткой!

Во время работы я никому портрет не показывала, включая и самого Алексея Максимовича. Я придумала целую сложную систему шнурков, кнопок, гвоздей, чтобы после очередного сеанса

закрывать куском материи портрет, стоящии на мольберте, так, чтобы материя не прилегала к сырой краске, но чтобы и никак нельзя было подглядеть, что там под ней. Алексей Максимович посмеивался над моими конструкторскими измышлениями.

И вот настал день, когда портрет был закончен. Надо было его показывать, и, конечно, прежде всего самому Алексею Максимовичу. Мне было очень страшно. Алексей Максимович тоже заметно волновался. Наконец я сказала: «Ну, смотрите!» Лицо его выразило огромное любопытство. После мучительной паузы я услышала, как он приглушенно, от волнения, вероятно, но с интонацией какого-то облегчения, сказал: «Вот это здорово! Молодчина! Ловко вы меня задумали! И глаза голубые, и рубашка, и куски неба... Вот жаль, что я" не покрасил усы в голубой цвет, ну это уж в другой раз изобразите, а это мне нравится!»

Алексей Максимович всегда очень чутко и внимательно относился к всяческим поискам нового в искусстве и, если даже ему что-то и не нравилось, готов был часть вины приписать своему недостаточному пониманию. А дух времени был таков, что мы, молодые художники, занимались поисками новых форм выражения виденного и задуманного, считая, что таким образом мы тоже помогаем строить новый мир.

Работая над портретом, честно всматриваясь в натуру, я искренне видела все те грани плоскостей, которые изобразила.

Я писала с натуры все, кроме фона. Фон задуман был мной как декоративное панно, изображающее отголоски и фрагменты рассказов Горького, услышанных мной во время сеансов и вком-понованных в портрет.

Прошло время, и теперь я понимаю многое совсем иначе и, вероятно, по-другому написала бы портрет Алексея Максимовича.

/ -L

СЛОН

В конце сентября 1920 года в Петроград приехал английский писатель Герберт Уэллс со старшим сыном Джипом. Приглашенные Алексеем Максимовичем, они поселились в нашей «коммуне». Решено было предоставить им комнату, в ко

®