Пионер 1968-03, страница 34

торой жили секретарь Горького Мария Игнатьевна и Муся Гейнце — студентка военно-медицинской академии. Комнату мы постарались об-уютить и украсить. Мария переселилась на тахту в комнату нашего приятеля, художника Ракиц-кого, Мусю устроили на запасном, ничейном, матрасе в комнате, где жили мы с мужем.

Развлекать сына Уэллса, Джипа, было поручено мне. Я с ним объяснялась по-французски, так как тогда я еще не знала английского языка. Зная, что Джип — студент-зоолог, я решила повести его в зоологический сад, расположенный близко от нас, в конце Кронверкского проспекта. Было чудом, что еще были живы довольно многие звери. Правда, на некоторых из них кожа висела складками и казалась с «чужого плеча». Очень грустные глаза были у льва, которому при нас принесли в бадье какое-то вегетарианское месиво из муки и овощей. Понятно, что загрустишь! Ведь царь природы!

Я старалась что-то привирать Джипу, уверяя, что это «разгрузочный день», да и не всегда в Петрограде бывает свежее мясо. «Да, да, я понимаю, — вежливо говорил Джип, — и все-таки я вижу, что им невесело». Обойдя все экспонаты, мы поняли, что меню у всех одно.

Очень понравился Джипу слон. Служитель нам демонстрировал его особые способности: принес несколько кусков хлеба и положил в клетке поодаль от слона, который издал какой-то трубный звук, подмигнул служителю и просунул хобот между прутьями клетки. Служитель объяснил, что он дает слону хлеб только за деньги. Было очень смешно, когда хобот, забрав у нас денежную бумажку, подносил ее близко к глазу, рассматривал и, если это были «родные» деньги (не помню, как они назывались), передавал служителю и получал хлеб. Если же мы давали «керенки» (выпущенные при Керенском), уже не. ходовые,— он злобно бросал их на землю и топтал ногой. Мы много раз проверяли способность слона. Да, он разбирался в деньгах. Джип до слез хохотал и почти ежедневно просил меня зайти с ним опять к слону.

Алексей Максимович веселился, как ребенок, когда я ему рассказала, как развлекаю Джипа. Ну, конечно, я «оказывала Джипу и главные красоты города.

1925 год. Сорренто. Мария Игнатьевна часто уезжала навестить своих детей в Эстонию. Алексей Максимович говорил: «Хоть бы привезли их когда-нибудь сюда, если они не миф, как утверждает сын мой Максим». И вот свершилось: вернулась Мария Игнатьевна с детьми и их воспитательницей старушкой-англичанкой. Младшая, Таня, очень похожа на мать — ей лет 8, Павлу — 10 лет и племянница Кира лет 13-ти.

Дети ухоженные, хорошенькие и веселые. Алексей Максимович был рад, что они не миф. Их приезд слегка нарушил отшельнический образ жизни Алексея Максимовича. Приходилось ему даже участвовать под вечер в играх, которым научили нас дети. Любимой была игра «Козлята».

Мы все были «козлятами», а Таня «козой». На ее истошный крик: «Козлята! Козлята! Бегите домой — волк здесь!» — мы бежали через всю площадку перед домом к ней, а «волк» — Павел бросался ловить. Не успевшего вбежать в дом он ловил, и тот делался «волком». И все повторялось вновь и вновь, пока у Алексея Максимовича не начинался кашель и одышка. Таня была неутомима и беспощадна.

Вторая игра была менее утомительной и называлась «Наполеоновский гроб». Таня и Павел ставили под стол, покрытый до полу скатертью, таз с водой и большой губкой, залезали под стол и кричали: «Здесь Наполеоновский гроб, здесь очень страшно, посмотрите, пожалуйста!» На голову любопытного выжимали мокрую губку, усиленно обливали водой его лицо и лили воду за шиворот. Дети считали, что это самая веселая игра, и дико хохотали. Нас это забавляло, а Алексей Максимович смеялся до слез и готов был по нескольку раз заглядывать в «Наполеоновский гроб».

От всех этих игр у него усилился кашель и припадки астмы. Наконец врач запретил ему эти развлечения.

Всю жизнь мечтал Иван Николаевич Ракицкий о кругосветном путешествии и сочинял невероятные и малоправдоподобные истории о своей жизни на «необитаемых островах» с кокосовыми пальмами и песчаными розовыми пляжами. Все это было фантазией.

И вот Алексей Максимович помог ему в какой-то степени осуществить эту мечту. В Неаполе строились по заказу СССР рыболовецкие суда — траулеры, которые должны были добираться своим ходом через моря и океаны до места постоянной прописки — Владивостока. Ракицкий зачислен был по просьбе Алексея Максимовича на один из траулеров в качестве помощника врача. Путь был долгим и очень интересным. Из команды никто не болел, и с Ракицким все очень сдружились. Было это в 1933 году.

Об этом путешествии Ивана Николаевича я узнала из письма Максима, а также о том, что Алексей Максимович н вся семья летом окончательно вернутся из Сорренто в Москву. Это будет тоже морским путешествием на пароходе «Жан Жорес» из Неаполя через Дарданеллы в Одессу.

Максим уже из Москвы позвонил мне по телефону в Ленинград и сказал, чтобы я скорее приезжала пожить к ним в Горки — Алексей Максимович и остальные ждут меня, а вскоре должен и Ракицкий приплыть во Владивосток, а оттуда — в Москву.

Я служила тогда главным художником в Ленинградском Академическом театре оперы и балета (бывший Мариинский). Театр закрывается на лето, и я смогу поехать в Горки.

Вскоре была получена телеграмма из Иркутска, число прибытия и номер поезда. Максим и я поехали из Горок в Москву и встречали Ракицко-го на большой открытой машине. Багажа было порядочно: сундук, чемоданы и какая-то загадочная круглая корзина примерно в метр высоты и сантиметров пятьдесят диаметром, верх прикрыт холстом и обвязан веревкой. Спросили: «Что это?» Иван Николаевич сделал загадочное лицо и сказал: «Подарок.Алексею Максимовичу со встретившегося в Тихом океане судна».

Когда мы заехали на Малую Никитскую, где была городская квартира Горького, и втащили корзину в дом, в ней поднялась какая-то возня и странные писки. Иван Николаевич открыл корзину, и оттуда выскочили, как чертенята, две маленькие обезьянки, бросились к Ивану Николаевичу на шею, стали его обцеловывать и произносить какие-то странные звуки-слова, скалили зубы. Когда мы подходили ближе, чтобы их рассмотреть, они прятали головы Ивану Николаевичу в пиджак.

Шерстка гладкая, песчаного цвета, мордочки и

ф