Пионер 1968-03, страница 37

ясннли это, вы больше не смеетесь. Шутка смешна, а объяснение шутки нисколько не смешно. Мы все знаем людей, которые сначала расскажут анекдот, а потом начинают объяснять, почему он смешной. Нет ничего хуже. Это просто убивает шутку.

Так что же, и не браться за объяснения? Нет, мы можем делать это без опаски, потому что у музыкального юмора есть одна прекрасная особенность. Обычную шутку второй раз слушать неинтересно, несмешно. А музыкальную ш\тк\ вы можете слушать как угодно часто, и каждый раз вам будет еще смешнее.

Есть много видов юмора: остроумие, сатира, пародия, карикатура, бурлеск, или просто клоунада. Все эти разные виды можно найти и в музыке. Но мы сразу должны понять самую важную вещь: музыка не может шутить ни над чем, кроме самой музыки. Композитор подсмеивается над своей музыкой или над музыкой другого композитора, но никогда не удастся ему передать в музыке шутку о слоне и мышке.

В распоряжении композитора тысячи способов сделать музыку смешной. Он может неожиданно усилить звук как раз тогда, когда вы ждете тихой музыки. Или внезапно остановиться посредине фразы. Или нарочно поставить неверную ноту, ноту, которой вы не ждете, неуместную в э^том случае, к Как видите, нам все Рфемя приходится употреблять слова: «неожиданно», «неуместно», «внезапно». Это не случайно. У музыкальной шутки тот же секрет, что и у шутки обычной: в ней таится какой-то сюрприз, в ней есть какая-то несовместимость...

Самый простой способ насмешить слушателей—-подражать животным или людям, передразнивать их. Музыка подражает звукам, которые мы все знаем, — жужжанию комара, или шуму

поезда, или писку цыплят, или даже чиханию. Например, в сюите венгерского композитора Золтана Кодаи, которая называется «Хари Янош», можно услышать такое громкое-прегромкое чихание. Там человек медленно, захлебываясь, набирает воздух — «а-а-ап», потом взрывается — «ап-чхи!» — во все стороны. Старый французский композитор Рамо подражал в музыке и кукушке и петуху — и кого , только он не передразнивал!

В прошлой беседе мы говорили, что настоящим мастером смешного в музыке был австрийский композитор Гайдн. В его музыке не простое подражание— она остроумна. Гайдн все время веселит слушателя внезапными паузами, его музыка неожиданно становится то громкой, то тихой; его быстрые, пробегающие мелодии напоминают шалости маленькой таксы, разыгравшейся в комнате. Шутки Гайдна очень коротки. Вы едва успеваете заметить их. Коротко и смешно — вот правила остроумия, и Гайдн хорошо знает их, эти правила. Финал его Сто второй симфонии вроде волшебного сундучка: трюки следуют один за другим, один за другим.

Теперь поговорим о другом виде юмора, о сатире. Сатира — это и пародия, и карикатура, и бур-.теск. Все эти слоЕа, грубо говоря, означают одно и т же: насмешку над чем-нибудь-с помощью пре-> сличения.

Лучшая из всех музыкальных сатир, которые ко-J'bun написаны, принадлежит композитору

• Прокофьеву. Это его «Классическая симфо-^: - настоящая драгоценность, выдающаяся ими-мфоний Гайдна. По форме это на-Гаядн. Только у Прокофьева сюрпризы, не-:»-ые усиления звука, паузы, элегантные ме-— все преувеличено. И очень часто вкрады

вается в музыку что-то очень тонкое — маленькая неверная нотка или одно слишком сильное или неожиданно слабое ударение, а затем все идет правильно, словно ничего не случилось.

Тут намек, легкий привкус очень современной музыки, который кажется несовместимым с музыкой XVIII столетия, которой подражает Прокофьев. Вот эта комбинация преувеличений и несовместимого и делает музыку Прокофьева такой смешной.

Мне кажется, это — единственное музыкальное произведение, над которым я хохотал во все горло. Я услышал симфонию Прокофьева по радио, когда мне было пятнадцать лет. Хорошо помню, что я буквально катался по полу от смеха до тех пор, пока у меня слезы не потекли. Я не знал, что это за музыка. Я никогда не слышал имени Прокофьева. Я только понимал, что это что-то очень тонкое, смешное и прекрасное. Вот что отличает истинную сатиру от простой пародии: она прекрасна. Ну вот как великая сатира в литературе—«Путешествия Гулливера». Это ведь тоже прекрасная книга, не правда ли? Пародия шутит ради того, чтобы шутить, а сатира, насмешничая, создает новое, быть может, более прекрасное, чем то, что сама высмеивает.

Мы уже говорили, что в остроумной музыке всегда есть несовместимое. Лучше всего это видно в Первой симфонии композитора Густава Малера. Вот что он сделал. Все знают старую песенку: «Братец Яков, братец Яков, спишь ли ты, спишь ли ты?»

Малер переделал эту коротенькую веселую мелодию так, что внезапно она стала звучать мрачно и печально. Потом он сделал ее еще более мрачной и печальной, он написал ее в темпе похоронного марша! И вдобавок этот марш исполняет контрабас соло (контрабас — очень угрюмый инструмент), а затем все самые мрачные инструменты оркестра.

Конечно, это может показаться странным: забавный... похоронный марш. Но он и вправду смешной, потому что мы знаем: на самом деле это наш старый друг, веселый «Братец Яков», это он скрывается иод мрачной маской.

Что может быть более несовместимо, чем веселая песенка и похоронный марш? Но эта несовместимость и делает музыку смешной.

...Мы начали разговор о юморе в музыке с

очень высоких образцов сатиры —с Гайдна, Прокофьева, Малера. Теперь давайте погрузимся в более низкие формы музыкального юмора, поговорим о пародии, карикатуре и даже о бурлеске. Бурлеск—это простая клоунада. Этот вид юмора многие из вас любят, наверно, больше всего. Он доступен каждому.

Представьте себе: идет по улице важный человек, идет с достоинством, и вдруг он поскользнулся на апельсиновой корке и — бац! — растянулся. Все, кто видит его, смеются. Почти никто не может удержаться от смеха. Почему так? Почему нам смешно, когда кто-нибудь падает?

Вот тут мы подобрались к самому главному в юморе: все шутки что-то высмеивают. Чтобы мы