Пионер 1968-03, страница 6

Нос мы пропускаем, он существенного значения не имел.

На покатых плечах старикашки всегда висело что-нибудь засаленное — блуза вроде балахона или пальто вроде балахона.

Учитель химии Николай Александрович химию не любил и не знал. Уроки он заполнял чем попало.

Когда он рассказывал о жизни лягушек, брату казалось, что головастики так и прыгают из его рта на учительский стол. Рассказывал старикашка о египетских пирамидах, о сфинксах, об африканских попугаях, обо всем том, что ему удалось нахватать за свою длинную жизнь. А иногда вдруг надевал очки и начинал хлопотливо скрипеть мелом по доске, заглядывая в учебник химии.

Мой брат идет по улице и неодобрительно смотрит на большие почки молодых тополей, словно облитые густым, желтым жиром. Свернутые листочки изо всех сил стараются выдраться на волю.

— Старайтесь, старайтесь! — хмуро говорит им мальчишка. — Я вам выдерусь! Я вам развернусь!

Это он так говорит, чтобы отвести душу. Что тут можно поделать? Весна все равно идет, зачеты все равно надвигаются. Он не любит весну. А как ее любить, если нельзя бродить по улицам, оглушенному весенним ветром, с пятнами весеннего солнца в глазах, нельзя гонять мяч по влажному еще двору до потери сил? Весна со всеми своими соблазнами идет мимо тебя, а тебе приходится, устроив себе шоры из ладоней, торчать над учебниками.

Значит, так, русский должен пройти. Классиков он читал. Сочинение надо написать как можно короче — чем меньше слов, тем меньше ошибок. А как с запятыми? Никак, ставить одни точки. «Онегин был ученый малый». Точка. «Он был педант». Точка. Если захотеть, все можно написать с одними точками.

История, можно считать, у него в кармане. Историк, хотя и остался от прошлого времени, — молодец. Знает, что учебники трудно достать, и на уроках рассказывает медленно, так что все можно за ним записать.

Обществоведение — это Колька Тимохин. С ним просто. Иногда он и сам чего-нибудь не знает, но не стесняется.

— Это,— говорит, — я подчитаю, братцы, вместе разберемся.

К нему домой можно прийти, в общежитие, во всех его книгах покопаться, а потом ему же в классе такое выдать, что шерсть на его коровьей куртке дыбом встанет. Тимохин своей рыжей с белыми пятнами куртки никогда не снимает, и коровий хребет топорщится у него на спине, и пахнет от него кисленьким, деревенским, и похож он на пастуха.

Колька учится на рабфаке, и то, что там узн» по свежему следу рассказывает уче

никам, и сам удивляется, и хохочет, и все у него хорошо запоминаешь.

«Филин»— физик, Филипп Филиппович,— хороший старик и очень похож на доброго филина: глаза большие, и сам весь зарос какой-то мягкой шерсткой. И говорит мягко: «Вота оплатает текучестью».

У него можно совсем не учить — все равно ответишь. Сам подскажет. А что у него делается на уроках! И жалко его, и даже крикнешь: «Тише!» Но кругом так весело и шумно, что поневоле начинаешь или крышкой парты хлопать или петь что-нибудь...

Надо бы как-нибудь выучить физику, порадовать старика, да все руки не доходят.

А вот что делать с проклятой химией? Николай Александрович велит выучить «от сих до сих» по учебнику. А где взять учебник? Можно, конечно, втридорога купить на рынке. У брата даже кое-какие сбережения водятся: трамвайные деньги — ходил пешком, от завтраков деньги — ел один хлеб. Он копит на альбом для марок, и тратиться на такую дрянь, как учебник по химии, для такого чер! вивого шлюпика, как Николай Александрович, вовсе не собирается.

Вон по той стороне бежит Витька Подсосков. В пиджачке. Этому ни на что не надо копить. Все есть. Книга по химии есть. Альбом для марок есть. Белая булка с маслом в кармане есть.

Можно бы, конечно, попросить химию вечера на два, только рожа у Витьки уж очень поганая. Он даже идет как-то противно — на каждой ноге приседает и выбрасывает ноги в стороны, как клоун, — вот и я!

Так и дошли до школы по разным сторонам улицы, Витька Подсосков и брат.

Последний урок был химия. Николай Александрович явился разряженный, в светлом балахоне и с бантом, как у артистов. Он очень спешил.

— Следующий урок — зачет, — сказал он. — Внимательно прочтите весь курс по учебнику. Опыты тоже буду спрашивать. л

— А как же? — закричали с мест, — Мы! не делали!

Николай Александрович радостно растянул рот до ушей.

— У нас в советской школе аппаратуры нет, и опыты делать мы не имеем возможности...— Он похихикал.— Так что опыты будете рисовать на доске.

Когда старикашка ушел, не все побежали домой. Остались те, у кого не было учебников.

Толстая Маня Нейман сидела за партой, обхватив голову руками, и раскачивалась, и ныла:

— Ой, что я буду делать, ой, папа меня выдерет!

— Ну, несправедливо! — говорил Юра Орлов. — Он же нас не учит. А спрашивает. Зачем нам тогда учитель?

— И ведь радуется! — крикнул брат. —

О