Пионер 1968-11, страница 60

ских людей — жителей сел, местечек, городов того обширного района, в котором наше соединение было в то время единственным светлым островком Советской власти среди черного разлива гитлеровской чумы. И этот островок поддерживал в людях надежду на то, что фашистская ночь скоро кончится, что освобождение не за горами.

И Федоров — командир соединения и секретарь подпольного обкома партии — нес полную меру ответственности за судьбу партизан и за судьбу жителей перед своей совестью, перед Родиной, перед партией...

День тянулся долго. Я и сейчас помню бесконечные минуты страшного напряжения. Каждый звук, малейший шорох заставляли нас вздрагивать и крепче сжимать в руках оружие. Минуты, проведенные лежа (стоя нас могли заметить) и молча (говорить, и то шепотом, разрешалось лишь командирам в самых исключительных случаях), минуты, в которые было запрещено шевелиться, курить. кашлять. Партизаны лежали, смотрели вверх, в бездонное голубое небо, по которому ползли празднично белые кучевые облака, освещенные ярким солнцем.

В этот день нам не пришлось отбивать вражеских атак, прижиматься к земле под пулеметным огнем или под артиллерийским обстрелом, не пришлось ходить в штыки и кричать «ура». Ни одного раненого, не говоря уже об убитых, не принес этот день. И все-таки, если меня спрашивают, что было самое страшное на войне, в моей памяти неизменно встает именно этот день: кусты орешника, хлопотливо пошевеливающие листьями, белые облака в небе и страшное, разъедающее душу ожидание.

Многие, в том числе и старые, бывалые партизаны, не понимали, почему для остановки были выбраны именно эти низенькие кустики, едва доходившие до плеча. Правда, кроме софиезских дач. кругом не было больших лесных массивов. Зато виднелось немало рощиц и перелесков, в которых росли настоящие высокие деревья. Был, наконец, в нескольких километрах и так называемый Зеленицкий лес, не раз служивший пристанищем небольшим партизанским группам. Но мы выбрали именно заросли орешника.

Около одиннадцати дня гитлеровцы начали артиллерийскую подготовку. Они стреляли по тому месту, на котором мы располагались накануне. Стреляли долго: видимо, не хотели нести потерь в наступлении, рассчитывали без боя захватить наш лагерь и взять в плен оставшихся в живых партизан. Артподготовка. которую начал враг, нас обрадовала: это означало, что наш ночной марш не был обнаружен.

Но вот смолкли орудия. А потом — сквозь ореховые ветки нам это было хорошо видно— по дорогам начали рыскать взад и вперед фашистские танки: каждую рощицу враги

прочесывали по два, по три раза. Но ночной дождь смыл наши следы. А низкие кустики, служившие нам убежищем, не привлекли ничьего внимания. И когда наступил вечер, все, в том числе и те, кто роптал, что эти хилые кустики-станут местом нашего-последнего привала, поняли, каким верным и мудрым был командирский выбор...

Да, страшен был этот долгий день.

И все-таки вечер был еще страшнее.

Сначала, как и всегда, мы почувствовали облегчение. Впереди была ночь — самое партизанское время. За короткие ночные часы можно было успеть перебраться в более безопасное место, выбрать лесок поболее, позицию поудобнее... И вдруг, как электрическая искра, пробежала невероятная новость: принято решение уходить без раненых.

Разумеется, каждый из нас в течение долгого дня думал о судьбе раненых. Мы понимали, что двигаться ночью с носилками невозможно. И все-таки никому не приходило в голову оставить наших боевых товарищей.

Тем не менее приказ был предельно ясен: оставить раненых с небольшой охраной на месте, остальным — немедленно выступать.

Никогда не забуду, как сгрудились мы вокруг наших хлопцев, которые беспомощно лежали на земле. Раненые молчали. Но каждый из тех. кто был здоров, чувствовал на себе их взгляды.

Только человек, пользующийся абсолютным доверием среди партизан и в то же время непоколебимо уверенный в правильности своего решения, чистый перед совестью и людьми, мог отдать этот приказ.

Алексей Федорович Федоров был именно

Еще раз обращаясь к партизанам, толпившимся вокруг носилок, он повторил:

— Да. раненые остаются. Но ненадолго, мы скоро встретимся, товарищи, не падайте духом.

Лицо командира было бледно. А глаза, запрятанные под строго сведенными бровями, в сумерках догоравшего дня было невозможно разглядеть.

Почти не таясь, с боями, совершая по пути налеты на фашистские гарнизоны и диверсии на железных дорогах, пересекли мы железную дорогу Гомель — Брянск, вдоль которой чуть ли не через каждые сто метров стояли немецкие посты, форсировали реку Ипуть и Беседь и укрылись в чащобах большого Брянского леса.

Расчет командира оправдался: фашистские карательные отряды ринулись следом за нами, а раненые и их охрана остались никем не замеченными. Прошло небольшое время, и все они вернулись в соединение, а затем были отправлены на Большую землю.

Вот о чем я вспоминаю, когда смотрю на значок с красной партизанской личной на зеленом поле... Значок партизан Брянщины.