Пионер 1988-03, страница 30

Юра уже понял, что такое диекус. Жаль, и этой немецкой книжке нет портрета дяди Васи. А весельчак — уже и о дяде Васе:

— Сходи в тот конец.— неопределенно, но все же с некоторой ориентацией показал он рукой.-Наверно, там торгует твой онкель.

Все трое весело подмигнули Юре. Те, что по бокам,— было видно — гордились своим не только душевным, но и образованным другом.

Юра пошел, куда ему показали. Здесь тоже шла торговля. Унылый мужичок продавал трубочника. Этот червь в массе представлял собою серо-розовую лепешку, не подававшую признаков жизни. Но когда продавец время от времени трогал ее пальцами, она оживала — сжималась и разжималась, причем очень противно. Подошли двое покупателей респектабельные молодожены. Унылый мужичок немедленно потревожил пальцами свой товар, и тот как бы вздохнул.

— - Фу!— сказала она.

— Положите на сорок копеек,- сказал он.— Трубочник — люкс.

- Зря, девушка, морщитесь,— наставительно молвил продавец.- Fie «фу», а одна из ступеней эволюции человека. Книжки надо читать.

Но молодую жену это испугало еще больше.

— Толик!— взмолилась она.— Уйдем отсюда...

А у дядьки уже новый покупатель объявился - невысокий, прихрамывающий.

— Все, Кузьмич, людей разоблачаешь?— добродушно сказал он. — А как же говорят: человек — это звучит гордо?

— Вон он звучит, твой человек,— проворчал Кузьмич, кивнув на одного из торгующих. Тот был чем-то недоволен и громко бранился. А потом переключился на рекламную волну. И тоже во всю мощь:

— Не ешь, не пей — купи гуппей. Гривенник штучка, полтинник кучка. Здорово, дядя Вась! — гаркнул он без всякого перехода, заметив хромого.

Юра вздрогнул.

Инвалид дядя Вася купил трубочника и пошел, перебрасываясь приветствиями со своими рыночными знакомыми. Вскоре он занял место у своей «ширмы», в которой... Ну, конечно же, плавали дискусы. Великолепные дискусы.

Юра довольно-таки решительно сказал:

— Дядя Вась, можно, я около вас постою? Я тут с Юркой условился.

— А стой, мне-то что,— разрешил дядя Вася.- Ты кто? Я тебя что-то не знаю. Юрку знаю, Мишку знаю, опять же Женьку. Ты Покровский?

— Ну,— ответил Юра на всякий случай

— Тоже любитель? — поинтересовался немного погодя дядя Вася.

— Знамо дело.

— Какими же ты, любитель, рыбами занимаешься?

— Да всякими,- ответил Юра уклончиво, но потом зачем-то добавил, вспомнив слышанное на рынке: — Ну, этими... Трипафлавинами.

Дядя Вася засмеялся. А с ним и люди, торговавшие но соседству. Причем дядя Вася ясно затянул смех в угоду своим коллегам. Юра даже обиделся. Но дядя Вася уже посерьезнел.

— Трииафлавин — это такое рыбье лекарство. Так что арапа мне не заправляй, любитель! Юрка твой вряд ли сегодня приедет. Нужен он тебе езжай к нему.

- Если уж честно, то я и адреса его не знаю,— сказал Юра.

- Тогда обожди, вместе поедем. Я скоро пошабашу...

— А нот кому мотыль дохлый, мотыль полудохлый, совсем дохлый, самый дохлый,— кричал кто-то неподалеку.

Бывает, оказывается, и такая реклама.

Ехали в пригородной электричке — дядя Вася и Юрин тезка жили в Покровке, иод Москвой. Дядя Вася дремал, всхрапывал, но потом спохватывался и подкачивал в «ширмуя воздух оранжевой грушей. Разговаривали. Юра узнал, что его тезка живет с матерью, и поинтересовался, кто отец. Задремавший дядя Вася проснулся и выпалил:

— Капитан дальнего плавания.

В этих словах Юра вдруг почувствовал озорство.

Вы его видели?— спросил Юра, но его спутник уже всхрапывал. Юра тронул его.

— Аюшки?— вскинулся тот.

— Видели, говорю, капитана?

— А... Капитана? Нет, не приходилось. — Приехали и стали прощаться. Дядя Вася показал Юре дорогу и забрал у него тяжелый деревянный чемоданчик с «ширмой», в которой плавали так до конца и не распроданные дискусы.

«Знаем мы таких капитанов! — рассуждал про себя Юра.— Слыхали. Или такое загнут: твой отец, мол, был летчик-испытатель и героически погиб. А в это время «летчик»... Да что говорить!»

Вот и Лесная улица, дом 25.

Напротив дома полянка, а на ней ржавые консервные банки, бумажки, посеревшие полиэтиленовые пакеты, провода в ярко-красной изоляции, кукла без головы, колесо от велосипеда. А дальше — благодать. Сосновый лес. Корабельные сосны - гигантские темные цветы на оранжевых ножках. У них на юге таких нет. Далеко заехал Юра Голованов...

И зачем он сюда заехал?

Гонял бы и гонял свой мяч. Устал — пожалуйста, вон она, тахта. Проголодался? А слышишь, как мать звенит посудой на кухне! Там же и отец— состоит нынче (по случаю возвращения сына) при мясорубке. Семья...

И, конечно, существует семьи не для того, чтобы рассольник съесть, а на второе биточки. Или чтоб выцыганить деньги на кино. Костя вон как без семьи скучает, хотя сыт, одет. А Юра? Нет, невозможно Юре без папы и мамы. Не понимают, правда, они его, нервы по пустякам треплют, а он все им прощает. Привык к ним, что ли. Или любит?..

Может, и любит. Ну и ладно. Любит, не любит... Что там дальше-то у них было? Зачем он туда заехал?

ДАЛЕКО, ПОЧЕМУ-ТО ОПЯТЬ ДАЛЕКО НАЗАД ПОКАТИЛСЯ В ЭТОТ РАЗ МЯЧ ВОСПОМИНАНИЙ Юра снова оказался в Костиной квартире.

А все потому, что глянул на стену над тахтой и еще раз увидел то, что созерцал уже много лет,— пластикового олененка, сосущего свою пластиковую мать. Оба — одни контуры. В общем-то красиво. «Трогательно»,— сказала мать. Может, и трогательно. Стоит вен эта штампованная из пластика любовь к природе две копейки. Две копейки — и вся любовь...

В пятницу Юра опять зашел к Терновскому. Решил поинтересоваться, не течет ли отремонтированный аквариум, да и просто поболтать.

ft