Пионер 1988-03, страница 8

Отец спрятал трубку, откашлялся, запел печально:

Ни дорог, ни путей — Заблудилися .lib/...

Песня мне не нравится. Невольно прижимаюсь к его ноге, беру за руку.

— Ты что, Тимур, испугался?

Знаю сказать «испугался» нельзя. Конец уважению, а значит, и дружбе.

— Нет, папка, не испугался.

Однако неправду тоже нельзя. Тоже конец дружбе. Со вздохом добавляю:

— Ну разве совсем капельку.

— Вот и хорошо, что не испугался! Вот и славно!

Он великодушно не замечает последних слов, произнесенных шепотом.

— Понимаешь, такое дело, спички обронил. Ты подожди здесь, пожалуйста.

Его нет долго. Слишком долго. Стою, зажав рукоятку кинжала. Какие-то шорохи. Хруст сучьев. И вроде не в той стороне, где он скрылся... Вот-вот брызнут слезы страха и обиды.

— Извини, Тимур. Не сразу нашел. Темновато.

— Ничего, панка.

— Давай возьму тебя на руки. Как бы нам от мамки не попало.

Легко вскидывает меня на плечо. Шагает быстро. Слышу, как он что-то про себя бормочет и довольный чем-то похмыкивает. Вот, наконец, и дом. Тепло, светло, полная безопасность...

Сначала, конечно, нас отругали. Но за ужином ласково светятся мамины карие глаза. Отец читает стихи, которые сочинил по дороге:

Время близко к ночи. Мрачен темный лес. Я и мой сыночек - маленький черкес. Месяц непотушенный на небе глядит, Злюшина -лягушина у ручья сидит, Злишина-совишииа хлопает крылом, Зледина-медведица дышит тяжело...

Читает негромко, не пугая, докладывает обстановку, и снова недавние страхи подступают к застекленной веранде. Но вот потеплел голос, окрасился улыбкой, немножечко насмешливой и все же не обидной:

Только нам не страшно. Мы с Тимуром двое. Оба мы— Гайдары, оба мы герои. Он рукою смелой выташит кинжал, Злюшины-зворюшипы мигом задрожат...

Маме стихи тоже нравятся. Но взгляд ее становится чуть настороженным, вбпросительным. Может, не случайно опоздание к ужину?

Ничего она от нас не узнает. Не женское это дело...

Потом— другое. Зеленая, прогретая солнцем поляна в сосновом лесу на склоне холма. Запах смолы смешался с запахом земляники. Брожу босиком, собирая в пригоршню красные ягодки. Отец прилег, задумался.

Мой отчаянный вопль заставляет его вскочить на ноги. Подбежал ко мне, поглядел в траву и... Смеется!

Тогда он меня и научил с первого взгляда отличать ужа от гадюки.

Это было в тридцать четвертом. Мы жили в селе Ивня. В окна заглядывали серебристые ели.

Вот они покачиваются за стеклами... темнеют... растворяются в серебре... И снова в старом зерка

ле арзамасского дома Голиковых поблескивают желтые клавиши и медные пуговки фисгармонии.

К Петру Исидоровичу в 11-й сибирский полк идут письма. В них много сыновней нежности, любви.

«Мне сейчас ужасно хочется куда-нибудь ехать, далеко-далеко, чтобы поезд уносил меня подальше, туда, за тобой, по той же линии, где ехал ты, с того же вокзала, где я так горько плакал...»

Милое детское письмо. Такое мог бы написать любимому отцу любой грамотный и душевный мальчик. А вот следующее, отправленное Аркадием не позднее, чем три месяца спустя.

«Милый, дорогой папочка!

Пиши мне, пожалуйста, ответы на вопросы:

1. Что думают солдаты о войне? Правда ли, говорят они так, что будут наступать лишь в том случае, если сначала выставят на передний фронт тыловую буржуазию, и когда им объяснят, за что они воюют?

2. Не подорвана ли у вас дисциплина?

3. Какое у вас, солдат, отношение к большевикам, к Ленину? Меня ужасно интересуют эти вопросы.

4. Что солдаты, не хотят ли они сепаратного мира?

о. Среди состава ваших офицеров какая партия преобладает? И как они вообще смотрят на текущие события? Неужели «Война до победного конца», как кричат буржуи, или «Мир без аннексий и контрибуций»?

Пиши мне на все ответы, как взрослому, а не как малютке».

Аркадию по-прежнему 13 лет. Что же случилось с ним за минувшие 3 месяца? Откуда такая не по возрасту серьезность и зрелость? И как объяснить, почему вдруг его жизнь набрала такой небывалый темп?

Ему тринадцать. Но он рослый, сильный, широкоплечий. Не по возрасту начитан. На вопрос анкеты «Твое любимое занятие?» ответил коротко и исчерпывающе: «Книга». В списке любимых писателей на нервом месте поставил своего кумира — Гоголь. Далее идут Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гончаров, Достоевский, Короленко, Шекспир, Марк Твен... В школьном дневнике упомянуты труды Чарльза Дарвина, «История цивилизации в Англии» Бокля. Преподаватель математики реального училища Михаил Нестерович Онищенко вспоминает:

«...Пришел с просьбой рекомендовать ему книгу по истории математики древнего и современного периода, что я и выполнил тут же, передав ему элементарную историю математики».

При всем этом Аркадий, как я уже говорил, вовсе не тихий «книжный» мальчик. Решителен. Полон жажды деятельности. Привык к большей, чем многие из его сверстников, самостоятельности. Выступает у них вожаком.

В сентябре 1917 года на первых выборах классного комитета получил наибольшее — двадцать из тридцати четырех — число голосов.

«Нас теперь не оставляют «без обеда»,— с гордостью сообщает Аркадий отцу.— Постараемся провести в этом году, чтобы один представитель нашего четвертого класса присутствовал на родительском совете, хотя бы с правом совещательного голоса... Ведь о учениках же решают, как же ученикам не знать того, что о них решают?»

О