Пионер 1988-03, страница 7

Пионер 1988-03, страница 7

пустыни Сахары. Вести себя нужно соответственно.

«Аркадий усаживал нас на пол, накрывал с головой платком на случай пыльной бури— самума, а сам уходил разыскивать оазис, чтобы добыть нам воду».

Вижу, как шагает но пескам, взбирается на барханы девятилетний Аркадий Голиков. И сам спешу за ним. Вслед. Мне хочется разделить его детские радости и печали, понять, «как оно все начиналось, продолжалось»...

С каждым шагом и с каждым годом его след все ясней и отчетливей.

...Наталья Аркадьевна успешно выдержала экзамены при Казанском университете, получила свидетельство «повивальной бабки первого разряда». Свободная вакансия оказалась в больнице Арзамаса. Петр Исидорович подал прошение. Начальство согласилось на его перевод.

Мне кажется, что спокойную, неспешную фразу, которой начинается повесть Аркадия Гайдара «Школа», я знал всегда, по крайней мере с тех пор, как себя помню.

«Городок наш Арзамас был тихий, весь в садах, огороженный ветхими заборами...»

Он и сейчас не слишком-то изменился. Переименованы улицы, Стрелецкая стала Первомайской, Новоплотинная — Горького, Сальникова, где по вечерам гуляли горожане, называется теперь Карла Маркса... Но по-прежнему стоят вдоль улиц бревенчатые, пепельно-серые домики с резными наличниками, между ними втиснулись каменные двухэтажные, купеческие, в которых жилье было наверху, а в первом этаже лабаз или лавка. Встречаются дворянские особняки, чаще тоже деревянные, но с колоннами.

В некоторых из них размещены теперь городские и районные учреждения. Трехэтажное здание бывшего Арзамасского реального училища, в котором учился Аркадий Голиков, занимают горком и горисполком.

Новостройки не тронули центра. Они поднялись на окраинах.

Последний раз мне довелось побывать в Арзамасе в трескучие крещенские морозы. Белый дым уходил столбами в малиновое небо. Иней обметал деревья. Казалось, город закутался в кружева, в те самые, когда-то знаменитые тончайшие кружева. которые плели монахини здешнего Ллексе-евского монастыря. •

Сначала Голиковы сняли несколько комнат в доме Телешовых на Большой улице рядом с особняком купца Вязового. Но там оказалось холодно, да и дороговато. Кроме того, Наталья Аркадьевна предпочитала, чтобы квартира, пусть и поменьше, зато была отдельная. Такую нашли — домик в три окна на углу Новой и Новоплотинной улиц. Принадлежал он учителям Бабаниным, которые жили в том же дворе. У них дом большой, двухэтажный, низ каменный, верх деревянный. А еще — два сарая, хлев, ледники, огород, сад...

Во дворе— ребячий гомон. У Бабакиных семеро детей, у Голиковых — четверо. Постоянно крутятся здесь и друзья Аркадия.

Два раза в день доят коров. Ведра с молоком ставят иод навес. Там глубокая яма, набитая льдом и засыпанная сверху соломой. Белье несут полоскать в Сорокинский пруд. Это рядом, через

дыру в заборе вниз по тропинке мимо дома доктора Гольдина. У ребят игры: лапта, прятки, казаки-разбойники... С лаем носится за ними пес Аркадия по кличке Каштан. Поначалу он именовался Каштанкой. Взлетает на забор перепуганный кот, которого Аркадий не переименовал, так и оставшийся Милитрисой Кирибитьевной...

По вечерам во дворе дымят самовары. Взрослые иногда поют. Потом все стихает. Но ночью частенько к дому подъезжают повозки. Кто-то стучит в окно. Захватив саквояж. Наталья Аркадьевна отправляется по своим акушерским делам.

После разговора с Александрой Ивановной Ба-бакиной я остался в бывшем доме Голиковых один. Когда ушли посетители, нет экскурсоводов, все выглядит иначе. Будто унесли они с собой сегодняшний день, а в дом вернулись прежние времена.

Деревянный крашеньгй пол с потертыми половичками, беленная известью печь, за маленькой кухней — комната Аркадия. Над койкой карта «Пограничные области России, Австрии и Германии». Рядом полочка с книгами. Гоголь, Пушкин, Салтыков-Щедрин, Шиллер...

В гостиной возле двери в спальню родителей стоит фисгармония. Ее желтые клавиши и медные рычажки отражаются в зеркале. Смотрит со стены оправленная в раму репродукция портрета Льва Толстого. Портрет прекрасный, репинский. Внимательный и строгий взгляд из-под кустистых бровей, тяжелые ладони засунуты под шнурок, которым подпоясана просторная рубаха.

Зеркало Натальи Аркадьевны висит между окнами. За десятилетия оно потускнело, словно прикрыто темной вуалью. Всматриваешься, и начинает казаться, что в его глубине, за толстым стеклом, за вуалыо движутся какие-то неясные тени. Чем дольше смотришь, тем они ясней, отчетливей...

Грузный человек в трусах стоит на берегу, что-то кричит, смеется... Ну да, конечно! Это тридцатый год, подмосковный поселок Кунцево, его пруд, огромный, как море. Человек на берегу — Эдуард Багрицкий. Мы его не слушаем, мы увлечены, мы втроем — отец, я и сын Багрицкого — Всеволод — ловим тритонов и запускаем их в стеклянную банку...

Любовь ко всякой «нечисти» Аркадий Гайдар пронес через всю жизнь. Летом тридцать девятого идем по арбатской улице. «Давай заглянем,— говорит он, открывая дверь зоомагазина. Может, что и приглянется!»

О дальнейшем узнал после войны от детской поэтессы Агнии Львовны Барто.

«Однажды встречаю Аркадия. Идет по коридору «Детиздата», серьезный, озабоченный. «Здравствуй!», «Здравствуй!». Вынул из кармана руку, а в кулаке— змея! Я оцепенела. А он: «Ужик это, товарищ Барто. Обычный и симпатичный. Тебе, так и быть, скажу. А вот главному бухгалтеру --в зависимости от ее поведения». Он шел в бухгалтерию, чтобы получить гонорар в невыплатной день».

Но это было куда позже. А сейчас перед моими глазами снова Кунцево. Спряталось солнце. Мы шагаем с отцом по лесной тропе. У него в зубах трубка. Ремень полевой сумки переброшен через плечо.

Оружие при мне: деревянный кинжал в жестяных ножнах. Я одет в черкеску. На груди газыри.

0