Пионер 1988-07, страница 16

«Целебная это вода! Батя источник открыл.— во-он там, видите?» — Севка показал рукой, но ровная, каменистая даль была так однообразна, что глазу не за что зацепиться. Севка ездил за этой водой по батиным метинам, которые тот оставлял краской на валунах.

— Двадцать лет здесь! — сказал Севка, кивнув в сторону полосатой бело-красной громадины маяка.

— Двадцать лет! — удивился гость.— А что же не шлют вам подмены?

— Шлют, да батя небольно отсюда торопится, сказал Севка.

...И в который раз пришлось рассказывать, как отец с матерью здесь оказались. После войны они познакомились. Мать была из бедной северной деревни, родителей потеряла рано. А батя на рыбачьих судах ходил, пока не стали донимать его боли в спине. Старые боли... Он пацаном был еще в войну. Помнит бой за приморский их городишко. Уходя уже, били фашисты детей сапогами...

Море батя любил. Но все грозились его списать на берег, а тяжко это всегда моряку— жизнь круто менять.

Ему и предложили службу не совсем обычную — принять маяк на мысе Цып-Наволок. Дело ответственное!

Утром Пронька сам отыскал Севу:

— Полезай наверх. Кое-что увидишь.

— Что?— встрепенулся Севка.

— Лезь-ка, парень, и жди.

Севка уже успел обжить башенку. Припрятал бинокль приличный (у отца их было много, штук восемь разных). Были карандаш и тетрадка. Сухарей с десяток. Баклажка с водой. Батя уже и не трогал его — пусть сидит, раз нравится, ведь раньше когда-то, при старых маяках, всегда вахтенный сидел наверху у огня... Тем более что Севка и на земле обязанности «юнги» выполнял безотказно.

Севка сразу учуял, что Проня просто так посылать его на башню не станет. И надо в оба глядеть. Взял бинокль...

Медленно плыло море перед глазами, плыл узенький мыс, плыла за ним каменистая пустошь...

И вот что увидел Севка.

Взрыв!..

Высоко и тяжко, будто в замедленной съемке, взметнулись и грохнули оземь камни, а еще медленнее, веером, опускалась земля.

И тут он вспомнил а ведь отец зачем-то по рации вызывал саперов! Севке ничего не объяснил. Только теперь Севка понял, что наткнулись

опять на фашистскую бомбу. И как она пряталась столько лет? В камнях, что ли? Или в низкой поросли карликовых берез?..

Во время войны стояла тут наша зенитная батарея. Над мысом этим, как и над всем полуостровом Рыбачьим, кружили фашистские стервятники. Бои шли с первых месяцев войны, Фашист думал отсюда прорваться к северным нашим портам, отрезать их... И как тут воевали, па голой земле? На камнях этих? Ни пяди не отдали, в камни зарывались. Выстоял Рыбачий!

После Пронька сказал:

— Тут уж все давно прочесали, прочистили... Считали, не может быть нигде бомб этих, да вот на днях снова наткнулись пастухи. Вот сегодня саперы ее и взорвали. А теперь опять все вокруг перепроверят.

...Вертолет прилетел! Без расписания. Батя вызвал его, чтобы свезти в больницу на прививки близнецов молоденькой мамаши Тетюковой, на которую Пронька все время «жаловался» в вахтенном журнале и тем делал свои записи недостаточно по-морскому строгими,

Вертолетчик, дядя Игнат, не спешил. Видно, давно уж с батей не видался. Соскучился. И велел Тетюковой собрать ребят не торопясь, без суеты. Да и самой принарядиться, надеть новое пальто —_у в город ведь летит. Дядя Игнат работал на Севере всю жизнь и знал, что как надо делать.

Пронька отправился в башню. И скоро они увидели снизу, как он возится с верхней боковой рамой. Надо было подправить стекло, пригнать поплотнее, чтоб в башенку не задувало. Похоже, что стекло пришлось бы даже менять.— была в углу трещинка.

...А батя, дядя Игнат и Севка стояли, толковали о том о сем. Вдруг батя обернулся, глянул вверх и хрипло крикнул Севке:

— Беги!

Севка тоже взглянул наверх и все понял: непутевый Пронька, хорохорясь перед гостем, решил самолично, привязавшись веревкой, вылезти на выступ у башенки и попробовать сменить стекло снаружи. Вылезти-то вылез, да не удержался и, оступившись, болтался теперь на страховочной веревке... Севка взбежал по лестнице первым. Сзади поднимался, тяжело дыша, батя

А дядя Игнат уже собрался заводить вертолет и спасать Проньку при помощи веревочной лестницы-

Севка перегнулся через раму, вцепился в Пронькины плечи. Так он и выкарабкался помаленьку, а отец все не мог отдышаться от высоты и от волнения.

Севке показалось, что батя от гнева может вообще выбросить Проньку обратно в окошко...

Тут забасил, захохотал снизу дядя Игнат. «Ну ты циркач, Пронька!» — крикнул. Все трое спустились, и пока спускались, Севка думал о том, что, наверно, хорошо, что тут такая чертова уйма этих ступенек. Пока отец спустится — гнев его поубавится, он уже строил планы, как окошко застеклить, вынув раму изнутри...

В своем вахтенном журнале Сева сделал запись вовсе короткую и не по форме: «Осенью выпросить Проньку в город и свести в цирк. А то «циркачом» обозвали, а в цирке не был человек. Никогда!»

...Сколько в башенке ступенек, так в Севкином журнале и не значилось. И батя тоже не помнил точно. То ли с крылечком сто тридцать три, то ли без самой верхней медной приступочки сто тридцать одна...