Пионер 1988-09, страница 48

было видно, я находился далеко и в другом времени. Я видел только, как их колотили дубинками и запихивали обратно, а за Шамайкой погнался тот, вооруженный сетью. Скачками уходила она от него, но изловчился сетевик-сачконосец и накрыл ее как раз у входа в лавку японца Мали.

На пороге стоял негр Джим.

— Маса,— сказал он кошколову.— Это моя кошка, не мучай ее.

Чего еще? — закричал кошколов.— Замолчи, обезьяна, а то я тебе сейчас устрою суд Линча.

— Не надо мне устраивать суд Линча, маса,— мягко сказал негр.— Отдай мне кошку, а я тебе подарю полдоллара.

— Ах ты, скотина! Полдоллара! Мне?! Отойди, от тебя воняет лошадью.

— Ах. маса, маса, белый человек, а говоришь черные слова. Ты, маса, глубоко не прав.

И послышался длинный и протяжный подготовительный звук, и кошколов не понял, что это за звук, закрутил с удивлением головой, и тут Джим с удивительной меткостью плюнул ему в правый глаз. Плевок, пропитанный жиром гремучих змей в смеси с табаком «Читанога-Чуча», поразил кош-колова чуть ли не насмерть. Он замер, в полном смысле этого слова, он окостенел, а негр так ударил его кулаком в челюсть, что дурак-кошколов пал но землю и уполз куда-то глубоко в трущобы. Джим выпутал из сети Шамайку и внес в подвал.

— От этой кошки нам никогда не избавиться,— задумчиво сказал японец, оглядев Шамайку.— В ней, конечно, заключены доллары. Но кошачьи меха себя не оправдали, на одних рыбьих жмыхах можно разориться. Но кое-что мне все-таки приходит в голову. Готовь-ка, Джим, варево из жира гремучих змей, надо ее снова отмыть.

— Что это еще пришло в твою японскую голову?— ворчала Лиззи.— Дура я, и все. Зачем не приняла предложение господина Тоорстейна?

— Я скажу только одно слово,— с намеком шепнул японец.— А вы слушайте, как это слово звучит. Вот как: «Никербокеры!»

— Никербокеры?! Ты шутишь. Вначале купи себе приличные штаны, а уж потом говори: «Никербокеры». Такие слова нужно произносить в смокинге и в цилиндре. Никербокеры тебя и на порог не пустят.

— А я и не пойду к ним на порог. Пошлю вместо себя Джима. А цилиндр и смокинг возьмем напрокат. Но это не главное. Главное имя и родословная.

— Нужно что-нибудь королевское,— сказала Лиззи.— Ничем так не проймешь Никербокеров, как чем-либо королевским.

— Свежие мозги! О, свежие мозги! — закричал японец, хлопая Лиззи по спине.— Что ты скажешь, например, о «Королевской Вильгельмине»? Или еще лучше: «Королевская Изабелла».

— Это вино такое есть «Изабелла»,— заметил Джим.

— Помолчи, глуповатый негроид,— ласково сказал японец.— И прекрати думать о вине.

— Ладно, не буду, сэр.

— Послушай, Джимми, а как звали остров, где ты родился?

— Остров Аналостан был моей родиной, сэр!

— Здорово! Королевская Аналостанка, черт возьми! Единственная королевская Аналостанка на свете с родословной! Умора!

И японец принялся хихикать и хохотать.

— Королевская Аналостанка,— повторила Лиззи.— Ну и словечко: язык свернешь.

Глава 23. Жемчужина

Море экипажей, реки цилиндров, озера шляпок и туалетов, дамы и кони, негры и господа окружили один из богатых особняков на Пятой авеню, а может, и на какой другой улице города. Все это шумело, ржало, смеялось, кричало, ругалось и пробивалось к двери, у которой стояли швейцары и полицейские.

Господин японец Мали с трудом продвигался к особняку, размахивая пригласительным билетом. Как ни старался японец отгладить брюки, вид у него все-таки был никудышный. В этой пестрой толпе он торчал, как булыжник в букете халцедонов. Некоторые швейцары пихали его локтями, а одна дама заметила:

— От вас пахнет канарейками.

Удивляясь точности ее обоняния, японец читал афишу:

«ВЫСТАВКА ДОМАШНИХ ХИЩНИКОВ».

Над афишей висели голубые флаги, а на флагах были нарисованы кошки и вилась надпись: «Никербокеры».

По персидским коврам, по бразильским паласам двигались нарядные зрители и знатоки кошек. А за бархатными мадагаскарскими занавесками стояли клетки — латунные и золотые, а уж в клетках сидели кошки. Все с бантами! «Все с бантами! » — потрясенно думал японец Мали.

— Ах, какой ус у этого кота-сибиряка,— восклицали знатоки.— Какой хвост! Это не хвост, а царственное опахало!

— Посмотрите на это пушистое чудо! Гляньте на это сиамское диво!

У некоторых котов на хвосты нанизаны были золотые кольца, другие коты в бархатных жилетах валялись на шелковых подушках, как джентльмены, напившиеся виски.

— Уимблдон! Уимблдон! послышались вопли, и японец Мали протиснулся к клетке, в которой сидел совершенно клетчатый котяро. Дьявольски ухмыляясь, кот махал когтистою лапой и попадал ею иногда по теннисному мячику, который был привешен над ним на веревочке. От его удара мячик перелетел через сеточку в другую половину клетки. А уж там встречал этот мячик другой котяро, полосатый, который таился, сжавшись в пружину, и вдруг с ревом кидался на мячик, как лис на куропатку.

«ЧТО НАША ЖИЗНЬ?— написано было над клеткой,— СПЛОШНОЙ УИМБЛДОН!»

Вообще надписей на клетках хватало, и японец кидался то к «Ангорской деве», то к «Биржевому воротиле» — коту, который лениво ел ветчину на коврике, состряпанном из долларовых бумажек. Конечно, всем ясно было, что Никербокеры расстарались, проявили массу фантазии и выдумки.

— Какой богатый кошачий материал! — восклицали многие знатоки.— Ну, взять хотя бы «Палача».

Действительно, среди разных «Уимблдонов» и «Сиамских див» был и кот по прозвищу «Палач». В его клетке вместе с котом сидела мышка, которую кот-палач лениво и замедленно терзал. Некоторые девушки падали в обморок, и швейцар укладывал их на специальные кушетки, над которыми было написано «Для обмороков». Рядом с такой кушеткой стоял и столик с прохладительными напитками, соками и виски, и японец хотел было