Пионер 1989-01, страница 60

Но в годы службы Салтыков всю свою энергию направлял на неукоснительное исполнение закона даже л d такой его части, как порядок «течения бумаг». Конечно, при этом от подчиненных он требовал '«служебной нравственности»: не только законности, но самостоятельности, активности.

Среди чиновников установилось суждение о Михаиле Евграфовиче. как о начальнике страшном, грозном. Он не просто наказывал, он «шумел», приводя наказуемого в трепет Однако никогда и никого не наказывал он по прихоти, всегда был искренен и прям. Такой уж у него был характер.

И таким он был не только среди чиновников, но и среди журналистов, писателей.

Салтыков-Щедрин и сам отлично понимал свойства своего характера и шутил по этому поводу. Одну из таких шуток наблюдал современник. «Элегантно одетая дама просила Щедрина о чем-то, что он не считал возможным сделать: не то принять доставленную ею рукопись, не то ускорить ее напе-чатание... «Будьте любезны, Михаил Евграфович»,— просила дама. «Сударыня, отвечал Михаил Евграфович.— быть любезным совершенно не моя специальность».

Не до любезности было Салтыкову и в годы тверского вице-губернаторства, Близилось время освобождения крестьян из крепостного состояния.

Но так жо. как борьба с беззаконием чиновников, борьба с беззаконием помещиков окончилась для Михаила Евграфовича поражением. (Поражения эти, надо сказать, были поражениями царского чиновника. Писатель из борьбы вышел победителем.)

...Менее чем через год после «Манифеста» 19 февраля 1861 года, освобождавшего крестьян от крепостной зависимости, один из помещиков Тверской губернии писал своему сыну: «Наш вице-губернатор. известный вольнодумец, подал в отпуск и, по слухам, не вернется к должности...»

Слухи оказались верными: карьера Салтыкова-Щедрина в качестве тверского вице-губернатора кончилась. И хотя через несколько лет ему снова придется надеть на некоторое время вицмундир царского чиновника, он только укрепится в убеждении о несовместимости царской службы и демократических взглядов. И Салтыков-Щедрин окончательно простится с '«поприщем».

Но не будь долгих лот службы может, но было бы и великого сатирика Салтыкова-Щедрина.

История не одного города

Как ни был занят тверской вице-губернатор служебными делами, особенно поначалу, находил он время и для «сочинительства».

Устроившись за столом в кабинето-«фонарике». Михаил Евграфович писал статьи - - не статьи, рассказы — не рассказы: в них совершенно правдивые события происходили с людьми, названными вымышленными именами и живущими в городе с вымышленным названием. Имя же городу было — Гпупов.

Когда в десятом номере «Современника» за 1861 год появился один из таких рассказов-статей — «Кпевета" в тверском обществе начались волне ния. Сам Салтыков-Щедрин писал об этом знакомому: «Моя «Клевета» взбудоражила все тверское общество и возбудила беспримерную в летописях Глу-пова ненависть против меня. Заметьте, ч то я не имел в виду Твери, но Глупов все-таки успел поднюхать себя в статье».

Если бы знал Михаил Евграфович. что вместе с Тверью в это же время узнавали себя в Глупове

Кабинет- ■ фонарик'■ наторских трудов, стой

свидетель « аицс-губер' и писательского твир

и другие города российские! В Нижнем Новгороде дворяне, решив, что «Клевета», несомненно, рассказывает о них. «...стали искать, кто бы это мог передать их тайны Салтыкову, кто знаком с ним и т. д.— все те же глуповские приемы». И так было повсюду.

Но надо сказать правду: «Клевета" действительно оскорбляла глуповское самолюбие. Чего стоил вот этот хотя бы абзац?

«Глуповцу нередко приходипось претерпевать побои, и он всякий раз чувствовал, что это больно. Сверх того, как он ни был обмят и обколочен, он не мог в то же время не сознавать, что это и стыдно. Но если дажо ему казалось больно и стыдно принимать побои, то каково же должно это казаться тому, кто в продолжение целой жизни не испытывал ни малейшей затрещины? Это соображение проникает страш-

что кабинет горим Салтыкова. ЩсОрани, Иудушки Пш>в.лева

ш

□