Пионер 1989-05, страница 17

тельно. Мальчики играли до утра. Юру я отвела вниз, домой. Леве кто-то из учителей сказал: «Ты совершенно без сил. Иди и ты домой». Юра потом уехал из Москвы. Но перед отъездом подарил мне ключ от школы. Храню его до сих пор. И письмо его, которое получила из Тулы в 1958 году.— Лена прочитала по памяти: «Я никогда не забуду эту печальную музыкальную ночь и тех. кто был со мной рядом и помог пережить утрату». Юра в действующую армию не попал: очень плохое зрение. Ты знаешь. Его определили в военный ансамбль. Я провожала его в Тулу. Курский вокзал. Масса военного народа, как бывало на вокзалах в те годы. Мне он сказал: «Прощай, Сиби!» И уехал. Навсегда. Зина Таранова по твоей просьбе, Миша, написала недавно письмо в Тулу. Ответили — адресат выбыл.

Я недавно нашел в паспортном столе дома на улице Серафимовича, в домовой книге листок о Леве: «Выбыл, не указав адреса. 12/XII 1941 г. Учинспектор 2-го отделения Р. К. Милиции г. Москвы».

— А знаешь,— сказал я Патюковой.— Лева похоронен под Тулой. В братской могиле.

Лена долго молчала.

— Безымянно?

— Хоронили по обстоятельствам. Леву безымянно.

— Мы с девчонками заходили в школу— Зина Таранова, Неля Лешукова, Галя Иванова,— сказала Лена.— Там, где жил Юра с отцом,— теперь архив института, его проектов городского хозяйства. На дверях комнаты Давида Яковлевича— объявление «Прием заказов на множительную технику». В канцелярии, где мы дежурили во время войны,— административно-хозяйственный отдел. Все перестроено, переделано. Актовый зал сохранился, хотя и перегороженный стендами, но рояля в нем нет.

Что же это я — был с Олегом Сальковским в школе и даже не поинтересовался судьбой Блютнера: что с ним? Перевезли его в новое здание? Если не перевезли, то куда он делся? На прежнем месте на Софийской набережной, значит, его нет. А ведь этот инструмент, как оказалось, не столько наш, сколько Рахманинова. И принадлежал он ему семь лет! Найдется ли сейчас подобный инструмент в России?

И чего я, собственно, жду! Надо немедленно вновь отправляться за Малый Каменный мост на Кадашевскую набережную, в школу. Представиться и директору Галине Петровне Безродной: в прошлый раз ее не было— вызвали на совещание в гороно.

В коридоре школы, в новом ее здании, висит большой плакат: «Снова школьный звонок нас зовет на урок — значит, кончилось шумное лето. В первый день сентября каждый год повторяется это». И у нас это повторялось... «Здорово!» — говорил Левка. «Здорово!» — говорили мы с Опегом.

Кабинет директора на третьем этаже. Бреду по лестнице: мало того, что это чужое нам помещение (Олег назвал переезд нашей школы, в которой мы прежде чтили память погибших ребят, перезахоронением),— бреду и в душе безнадежность. Ну как же — война, столько лет после переезда. Олег мне сказал:

— Ты с ума сошел, какой рояль!..

На третьем, уже «директорском» этаже, крупными буквами: «Председателем учкома избран Островер-ков Кирилл. Комиссии учкома— штаб порядка, хозяйственная, старостат, оформительская». Лева был в оформительской. А кто у нас был председателем

учкома? Да. Трагическая фигура: этот человек отказался в годы репрессий от родителей. Наш бывший секретарь комитета комсомола школы Тамара Шуня-кова сказала недавно:

— Никогда не могла простить ему этого.

Тамара, очевидно, права. Других подобных случаев в доме не произошло. Это — единственный. Игорь Петере, когда ему «некий сочувствующий» предложил совершить подобное, предпочел заключение, после которого погиб от туберкулеза.

Секретарь директора Лариса попросипа меня обождать...

И вот, наконец, я решитепьно двинупся в кабинет директора. Предстояла еще такая мучительная процедура, когда надо было объяснять, и по возможности кратко,— кто ты? Зачем пожалован? Объяснять, к счастью, не пришлось— меня высчитала Лариса. Может быть, видена мои книги и в них — фотографии. За книгами присылал учеников Давид Яковлевич. Это были экземпляры, которые я на протяжении своей «литературной деятельности» дарил маме — теперь они в школьной библиотеке. Передан книги и Юры Трифонова, которые у нас с Викой именись.

— Я сожанена, Михаил Павлович, что меня не было в школе в тот день, когда вы приходили с Сальковским,— сказала Галина Петровна.— Собирались просить вас прийти снова с Олегом Владимировичем. У нас будет день Левы Федотова. В школе собраны статьи о Федотове. Есть его рисунки. Подарила Роза Лазаревна.

Я знал о рисунках от Давида Яковлевича.

— Что со мною было, когда я читала его дневники. Все четыре тетради...

Заговорили о наших ребятах, о школьном музее.

— Мы достанем прекрасный кусок белого мрамора для мемориальной доски. Составим полный список погибших учеников, чтобы никого не упустить.

— Консупьтируйтесь с Тамарой Шуняковой. Ей все про всех ведомо. Ганина Петровна, скажите, кто перевозип имущество шконы сюда, в новое здание?

— Я.

— Как? Это же, наверное, было давно.

— В 67-м году. Из ребят устроини цепочку от Софийской набережной до Кадашевской. Каждая вещь— по цепочке, кроме, конечно, крупных, габаритных.

Ну вот и настано время задать безнадежный вопрос. Даже наш патриарх Давид Яковлевич не мог дать на него ответа.

— Галина Петровна, в прежней школе, в актовом зале был рояль...

— Я его леревезна.

— Именно его? Не другой какой-нибудь из клас-са?

— Нет. Именно его.

— Где он сейчас?

— В актовом зане. Спрятан в угну.

— Это рояпь Рахманинова. И это прежде всего.

Ганина Петровна смотрит на меня, не понимает.

— Роянь, на котором часто играл Сергей Васильевич Рахманинов. Играли и наши ребята. Лева Федотов играл. В последний раз уже во время войны, посне того, как перед школой взорвалась бомба.

И тут я выясняю, что Галина Петровна ничего не знает о Мариинском училище. И. по возможности коротко, объясняю все то, что узнал с помощью Лены Патюковой и о училище, и о Рахманинове.

15