Пионер 1989-10, страница 10
пара, и обоих следует вздуть одинаково. Я вот позвоню его маме... — Да знает она. знает. Тебе звонить обещала. — Какое приятное известие!.. Археологи липовые... Но ото уже так. Это почти игра. — Марш в ванную. Чучело, а не сын... Ванная это потом. А сперва... сперва потоптаться, посопеть у двери, потом побрести с опущенной головой, постоять, ткнуться носом в теплое плечо рядом с клеенчатой лямкой передника. Вздохнуть, получив невесомый хлопок по затылку. Снова посопеть, потереться о ее плечо лицом. — Нечего об меня нос вытирать... Я тут чуть с ума не сошла: то днем исчез, то вечером... — М-м... — Подлиза. — М-м... — Не мычи, а говори, если хочешь что-то сказать... Она знает, что он хочет сказать. Вечное, как мир, и самое непрочное мальчишечье обещание: «Больше не буду...» Но даже в полную ласки и раскаяния минуту он не может выдавить из себя зги слова. Такой характер. Теплая ладонь с растопыренными пальцами ложится на его заросший затылок. Пальцы треплют, теребят пряди. Вроде бы сердито. — До чего упрямый... Он стыдливо хихикает: — Сама придумала, что «Ежики». ...Прозвище, казалось бы, ну. совсем не для него. Вот у Ярика на темени две спиралью завитых макушки с жесткими хохолками — и правда, как ежики. Но Ярик человек покладистый, «не то, что эта колючка». Да какая он колючка! Просто повелось так с дошкольных еше времен. <Ты долго будешь с книжкой сидеть?»— «Счас...»— «Не «счас», а спать. Кому сказала!» — «Ну, маленько еще...» — «Брысь в постель!» Хвать его в охапку. «Следующая станция «Нос-в-подушку»! Он, конечно, верещит и ногами дергает. «Не ребенок, а ежики...» «Ха-ха-ха. почему?» «Потому! Чуть что— иголки наружу: не хо-чу-у...» «Ха-ха-ха! Тогда уж один ежик!» «Один — это мало. У одного хоть живот пушистый, а у тебя всюду колючки торчат... Куча ежат, все упрямо визжат...» «Я никогда не визжу. Даже от щекотки.., Ай, не надо! И-и-и!..» «Вот так-то, Ежики... Спать». Ежики так Ежики. И прожил с этим именем до одиннадцати с половиной лет. И вот сейчас тоже: — Эх ты, Ежики, колючки непутевые,.. Ладно, не сопи, иди мыться. Шагом .марш! Это уже совсем прощение. Он дурашливо марширует в холл, потом в кафельную кабину с ванной-бассейном. Весело командует, задвигая дверь: Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — «Океанский пляж»! — Я покажу тебе пляж! Не смей устраивать наводнение! А за дверью уже: ш-ш-ш, буль-буль-буль, плюх-плюх! Ну, только выйди, будет тебе «плюх»! Он выходит, важно кутаясь в длиннополый мохнатый халат, как в шкуру туземного вождя Слипшиеся волосы торчат длинными сосульками. Хоть бы вытерся как следует. Чучело и есть чучело. Не ежики, а дикобраз... Он шествует к похожему на присевшего бегемота креслу и погружается в его податливую мякоть. Говорит оттуда: — А н знаю, почему твой голос записали... У вас там специальные дикторы есть, а ты вовсе и не диктор, а консультант, а для Кольца записали не их, а тебя. Потому что... — Любопытно. Почему же? Он вдруг теряется, прячет нос в махровый рукав. — Ну, потому что он такой голос... Какой же? А? — Ей и правда интересно. — Ну... как ты сама... Голос и в самом деле вовсе не дикторский. Он слишком .. домашний, что ли... И в словах, если очень прислушаться, есть неправильность крошечная такая шепелявость. «Р» звучит мягко, «ж* похоже на «ш». И постоянное «осторожно» произносится с еле заметным ласковым пришеп-тыванием— «осторёшно Нет, не так, разумеется, но с намеком на «ё» и «ш*... Ежики сам видел не раз, как люди, услыхав этот голос, поднимают глаза к динамику и чуть улыбаются. .,,И «Ежики» она тоже говорила мягко. Почти как Ешики ... «Ешики», опять с ногами на сиденье? Ну-ка брысь!» (Бр'ись...) Он вздыхает, сползает коленками с сиденья, садится, опустив ноги. По полу при стремительных поворотах вагона елозят туда-сюда расстегнутые и брошенные сандалии. Ежики сует в одну из них ногу, нагибается, чтобы прижать к металлическому язычку магнитную пряжку. На ноге сбоку, выше косточки, белый рубец с точками по краям след шва. Конечно, можно было бы убрать его за дна дня специальной мазью (называется «ре-ге-не-ра-ци-онная»). Да и без мази он сумел бы сгладить шрам за неделю Но не хочет. Пусть... Хорошо он все-таки врезал тогда Кантору, жаль, что нога срикошетила... Ремешок с пряжкой— будто живой: дергается, хитрит, выскальзывает из пальцев. А тут еще опять поворот, и мягкая сила валит Ежики набок. Он сердито покоряется ей и так, лежа, дожидается шелестящего торможения и затем знакомых слов: — Станция «Восточные ворота"... Осторожно, двери закрываются. Следующая станция... «Знаю. «Эстакада»... Он придвигается к боковому окну. Поезд, набрав ход. вырывается из туннельного сумрака в громадное дымчато-желтое пространство Неяркое, похожее на грейпфрут солнце невысоко висит во влажном воздухе, высвечивает море, обрывы Грюн-капа и бесконечные кварталы мегаполиса, что раскинулся почти на треть Полуострова. Кварталы эти белые, стеклянные, разноцветные, убегающие в необозримые края по холмам и равнине— медленно поворачиваются за окном, словно за бортом аэробуса. А под полом, иод тугой упругостью антигравитационной подушки, мягко гудит стальная эстакада. Она соединяет Крепостной холм, где стоят остатки тысячелетней цитадели, со склоном горы Эдуарда. А глубоко внизу курчавятся верхушки парковых массивов Посей-доновой балки. Посреди эстакады стеклянный павильон станции. Последние два пассажира вышли здесь из вагона. Поедут, наверно, на лифте вниз, в парко- 8 |
