Пионер 1989-10, страница 30

ленными носами, ловко сплевывают сквозь зубы, благо у каждого во рту но щербине зубы у них меняются, такой возраст. Когда скажут что-нибудь, слышно, что речь у них деревенская. Но говорят только между собой, к Мишелю не обращаются — молча слушают его приказы. Держатся от него поодаль, смотрят с почтением. И то сказать: спуску он им не дает. Один высунулся не ко времени, командир так сверкнул глазами солдатика и след простыл. Зато, когда поднял он их в атаку, куда девалась робость: орлы! Промчались за своим полководцем солдатики — исчезли.., Остались на холме пустые, ровной, несмятой травой заросшие траншеи.

А может, ничего и не было? Или мне передались девчонкины фантазии? Или все еще бродит по тарханской земле тень великого поэта, являясь тем, кто непременно жаждет увидеть его?..

Почти в открытую иду я за незнакомой школьницей. Ничего не знаю о ней: ни как ее зовут, ни из какого она города... Но уверена: мы думаем об одном и том же. мы вместе вспоминаем все, что нам известно о жизни в этих местах ее ровесника, мальчика, которого звали Михаилом Лермонтовым.

Он был единственным наследником значительного состояния, с ним обращались, как с принцем крови, как с отпрыском королевской семьи. Система прудов окружала его владения, превращая их в островное государство Он, Мишель, этой страны повелитель: желание его — закон, воля его непререкаема.

Он щедро одарен природой: учение дается ему без труда, он много читает, рисует изрядно, превосходит ровесников умом и знаниями. Окруженный любовью и обожанием, в одном из чудеснейших уголков центральной России, он. казалось бы, должен чувствовать себя счастливым.

Но нет, он несчастлив.

Любовь к нему близких тяжела, ревнива и требовательна. Она душит мальчика, норовит поработить его, лишить воли. Родная бабка, мать его умершей матери, и родной отец ведут бесконечную тяжбу за право безраздельно царить в его сердце — и походя его сердце терзают. Распря родных — незатухающий огонь, постоянный источник боли. Шестнадцати лет сочинил он трагедию, которой дал звучное немецкое название «Menschen und Leidcnschaften» («Люди и страсти»). Герой ее по имени Юрий, подобно Мишелю, стал яблоком раздора между бабушкой и отцом. Их интриги в буквальном смысле слова убивают молодого человека: он принимает роковое решение покончить жизнь самоубийством.

Юрий значительно старше, чем был Лермонтов в ту пору, когда написал драму. Похоже, что поэт заглядывал в будущее. Трагедия звучит предостережением: чрезмерные притязания на личность опасны смертельно.

Разлад в семье, разлад в душе, разлад в чувствах ребенка — не он ли стал причиной раздвоенности характера, противоречивости натуры замечательной личности и великого поэта?..

А за пределами островного государства Мишеля шла совсем другая жизнь, где беды и радости исчислялись иной мерой. Там жили тесно и грязно, в курных, по-черному топившихся избах, спали на лавках, всегда покрытых толстым слоем сажи. В холодную пору в избу приводили теленка или другую живность. Там тяжко трудились на земле: три дня на себя, три - на барыню, а случалось, что для себя оставалось одно только воскре

сенье день, в который работать почиталось грехом. Из черных изб уводили сыновей на четверть века в солдаты, целые семьи продавались, как скотина.

Что за дело наследному принцу Тархан до горькой и грязной жизни, копошившейся за плетенок околицей?

Но он не был принцем. Он родился поэтом, душа его была открыта добру и злу, глаза остры и пристальны, слух чуток, а ум восприимчив. Он родился русским поэтом, и жизнь в богатом разнообразии усадьбы не сделала его чуждым чужому страданию, чужой радости. До нас дошли легенды о том, что только благодаря Михаилу Юрьевичу появились в Тарханах настоящие, с дымоходом и трубой печи: он упросил бабушку дать крестьянам кирпича на печки! Крепостных, доставшихся ему по наследству, Михаил Юрьевич отпускал ка волю целыми семьями.

Лермонтов не раз сетовал, что не было у него русской няньки, своей Арины Родионовны с ее песнями и сказками.

Но среди тарханских мужиков, по разным надобностям посещавших барскую усадьбу, ходивших по праздникам в церковь Святой Марии, хватало бывших солдат и ополченцев, участников войны 1812 года. Их рассказы, «бывальщины», значили для мальчика не меньше, чем сказки и песни Арины Родионовны для Пушкина. От них наслышался Мишель воспоминаний о горьком отступлении, о славной победе, о заграничном походе. а более всего— о Бородинской битве...

Мы с моей незнакомой спутницей миновали плотину. Это приметное место в Тарханах. Здесь сходились стена на стену биться «на кулачки*. «Кулачки» — забава грубая, мужицкая, но господа не брезгают ее поглядеть. Уже взрослым, в 1836 году Лермонтов сам однажды устроил кулачный бой в Тарханах. Когда один из молодцов сильно осерчал и сбил с ног противника, Михаил Юрьевич закричал: «Будет! Будет, еше убьет». Кулачный бой волновал и притягивал поэта, До самого конца, до трагической развязки довел он его в воображении: в Песне про купца Калашникова». И фамилию удалого купца заимствовал у одного из тарханских крепостных...

Мы вышли за околицу, дошли до часовни, в стенах которой покоится прах поэта. Теперь мы идем рядом и одновременно останавливаемся полюбоваться открывающимся видом на деревню, на луг и поле.

— Люблю дымок спаленной жнивы.

В степи ночующий обоз,—

начинаю я нполголоса.

— И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез,—

откликается девочка. Наконец-то она смотрит не вдаль, не мимо, а прямо на меня. Смотрит и улыбается. Улыбка у нее хорошая — открытая и веселая.

— Это стихи о любви,— говорю я.

- О любви,— эхом повторяет она,

Знаешь, какие слова здесь самые удивительные? «Но я люблю— за что, не знаю сам». Ни за что и за все сразу, не разбирая, за что, мы ведь любим только самое дорогое. Мать, отца, брата или сестру, сына или дочь.

Девочка молчит. Об отом она еще не думала. Это ей еще предстоит узнать.

С. БОГАТЫРЕВА

28