Пионер 1989-11, страница 19

Компания из пяти мальчишек сидела кружком, и старший держал бумеранг.

Ежики вырвался из кустов со скоростью, с разгона и не сразу смог остановиться. Подлетел прямо к сидящим. Все уставились на него. А старший заулыбался — с нехорошим таким, с ненастоящим добродушием:

— Здрасьте. Это что за исцарапанное чудо? — У него было длинное, в мелких прыщиках лицо, щетинистая короткая стрижка и мокрые красные губы.

Ежики обомлел. Он был не простачок, знал, что всякие бывают компании. И взрослые, и ребячьи. Не раз объясняли учителя и дикторы детских передач, что «в них объединяются те. кто не хочет нормально жить в обществе прогресса и благоденствия». Одни просто хулиганят от безделья, другие что-то «глотают» или «курят травку», а есть и такие, кто ограбить может. Мало того, ходили среди ребят слухи и о злодеях, которые поймают мальчишку или девчонку и мучают ради своего удовольствия... В прежние времена таких шаек было полным-полно, а сейчас, конечно, Охрана порядка прижала их крепко. И все-таки...

До сих пор Ежики везло, в злые лапы ни разу в жизни он не попадал. Но теперь, увидев компанию, сразу вспомнил все разговоры и слухи.

Было уже не до бумеранга, назад бы без оглядки. Но ослабели ноги, да и все равно поймают в чаще.

А те смотрели с ухмылками. Разные были ребята — и такие, как Ежики, и старше. И лица разные, но чем-то похожие. Выражением. И словно одинаково припудренные серой пыльцой. Старшему было лет пятнадцать — волоски уже над мокрой растянувшейся губой.

Лучась улыбкой и прыщиками, предводитель встал:

Охотишься, значит... А ну-ка, подойди, мой хороший...

Ежики сделал два слабеньких шага. Все равно не убежать.

— Не... я не охочусь. Я просто так бросал.— Голос каким-то противно тоненьким сделался.

Предводитель сказал:

— Охотишься, Охотишься... Все охотятся в этой жизни друг за другом. И получается — сперва ты охотник, потом ты же добыча. Судьба — индейка, жизнь — копейка... Копейки есть?

— Не...

Если есть, отдай сам. А то проверим и... Жижа, что бывает тем, кто говорит неправду?

Тощенький большеухий Жижа сидел по-турецки. Он поднял печальное треугольное личико, сказал пискляво:

— Больно бывает... ой, как больно, прямо даже нестерпимо.

Ежики испугался не боли. Испугался бессилия, зловещей неизвестности, чужих грязных пальцев, которые вцепятся в него.

— Ребята, я... у меня только вот...— Он суетливо зашарил в кармане.— Но на нее ведь ничего не Купишь, она старая...

— Ну-ка, ну-ка...— Монетка перешла к предводителю.— Глядите, детки.

Мальчишки вскочили, заступались лбами над добычей.

Фи,— сказал писклявый Жижа.— С голого пастушка — ни пера, ни гребешка. Тын, давайте его лучше почешем.

— Дурень,— отозвался предводитель Тын.— Это ан-тик-ва-ри-ат...

«Что же я наделал!». ахнул наконец Ежики. Чуть не заплакал:

— Ребята, отдайте... Ну, пожалуйста! Это же йхоло!

По всем законам отбирать йхоло было нельзя. Но этим оказалось наплевать на честные правила ребячьего мира. Толстый сопящий мальчишка оглянулся на Ежики.

— Нам-то что? Хоть йхоло, хоть... дуля с колом,— сказал он. Даже похлестче сказал.

Но Тын оказался хитрее.

— Йхоло? А поклясться двумя кольцами можешь?

Ничего особенного не было в такой клятве. Надо сцепить правый и левый мизинцы, потом дернуть, разорвать и сказать, глядя прямо в глаза тому, с кем говоришь:

Если лопнут два кольца, Буду годом без лица.

Просто, зато железно. Редко кто мог под такой клятвой схитрить. Это уж если совсем никакой совести и стыда перед собой нет.

Ежики пробормотал:

— Кто по пустякам такие клятвы дает...

— Йхоло разве пустяк? А?

Поймал его Тын! И смотрел, ухмыляясь.

Монетка не была еще йхоло. Чтобы вещь стала таким талисманом, надо ее поносить с собой; привыкнуть. А потом подержать кулак над пламенем настоящей свечки до тех пор, пока терпит рука. Вот тогда — йхоло... А Ежики еше не успел. Он и забормотал про это — умоляюще, с плаксивой ноткой. И безнадежно...

— А обманывать нехорошо,— ласково перебил Тын.— Жижа, что бывает тем, кто обманывает?

— Ой, что бывает!..— с готовностью запищал Жижа.— Ой, даже совсем ужасно...

Двое ухватили Ежики за локти, один — за плечи и уперся коленом ему в поясницу. А мерзкий Жижа присел, стиснул ему клейкими ладонями щиколотки. Ежики понял, что пришел в жизни миг отчаянной битвы. Насмерть! Он рванулся с такой яростной силой, что все четверо отлетели, ктоз кусты, кто на камни. Отскочил и Тын. Округлил рот мокрой буквой «О».

Враги полежали, охнули и, пригибаясь, начали подбираться. Отчаяние гудело в Ежики...

— Сто-оп,— вдруг сказал Тын Мальчик-тоне прост...

Ежики метнулся, схватил с камней бумеранг.

— Храбрых мы уважаем,— задумчиво сказал Тын. Ежики вьуюхнул:

— Отдавайте монету...

— Ну уж, так сразу... Ты ее сам отдал. Теперь — за монету выкуп.

— Какой?

— А такой... Да не маши загогулиной-то. Если надо будет, все равно скрутим и причешем. Лучше слушай. Три дня будешь приносить нам дань. Подарки. Потом отдадим твою деньгу... Идет?

Куда деваться-то? Ярость и сила уже оставили Ежики. Он понуро кивнул.

— Колечками пусть поклянется,— предложил один из мальчишек. Тын возразил:

— А на шиша. Если хочет монету, придет без клятвы.

...Три дня подряд платил Ежики дань «Садовым троликам» — так называла себя компания Тына («тролик» — это помесь подземного тролля и дикого австралийского кролика, так объяснил Тын). В сводчатом подземелье, под фундаментом

3—4. «Пионер» N2 11