Пионер 1989-11, страница 20

срытой усадьбы у троликов было убежите они называли его бункером. Ежики, маясь от стыда, носил в бункер то банку натуральных засахаренных вишен, то коробку с большими орехами, где в некоторых — не ядрышки, а мелкие игрушки-сюрпризы; то магнитный диск с фильмосерией про Маугли. Носил, конечно, тайком от мамы, и потому было тошно вдвойне. И никому ничего не говорил.

Можно было признаться но всем Ярику, можно было поднять на ноги Морских орлят. Уж отряду-то шайка троликов была вполне по силам. Но пришлось бы рассказать ребятам, как позорно, без боя отдал монетку. При мысли об этом лицо и уши обдавало горячим паром.

Тролики встречали Ежики добродушно. Говорили спасибо. Усаживали с собой. Угощали сваренным на старой микроволновой печке густым, как смола, чаем. Рассказывали истории, от которых было тошно, будто босыми ногами вляпался в какую-то мерзость. Один раз дали даже глотнуть дыма из старинного черного мундштука с набалдашником — трубка мира. мол. Он закашлялся, поплыло в глазах.

— Хватит! приказал Тын.— Мальчик нежный. мужские забавы не для него...

Ежики все терпел. Ради монетки. Потому что вернуть ее было для него теперь самым важным делом на свете. Казалось, что тогда искупит он свою трусость, а мальчика того, чей портрет на денежке,— вызволит из постыдного плена.

И на третий день, уже притерпевшись к компании и осмелев, Ежики потребовал:

— Все! Давайте монету!

Тролики захихикали.

— У вас хоть какая-то совесть есть?— опять чуть не заплакал Ежики.

— Есть, есть,— успокоил Тын.— Только все надо по правилам. Сперва ты должен пройти испытание и вступить в наше общество.

Не буду я вступать! Мы не договаривались!

— Как хочешь. А испытание все равно пройти обязан. Тебе же на пользу. Научишься аутотренингу иттов.

—' Чего?

— Не «чего», а «кого». Иттов... Было такое племя на древнем Марсе. Суровые воины. Им ни жара, ни холод, ни боль не страшны, они как камень. Могли неделями на раскаленных вулканических камнях лежать или, наоборот, па льду, врага поджидать. И не дрогнут, не шелохнутся, будто по правде каменные. Скажут себе: Я ничего не чувствую, я итт, я неподвижен». И как мертвые...

Тын все врал. Никаких иттов на Марсе никогда не было. Там, правда, найдены остатки длинных стен и строений, но ученые не знают, кто и когда их построил... Странно даже, что Тын говорил так серьезно, будто и сам верил.

— Не хочу я,— сказал Ежики,— никаких иттов...

— Не хочешь — гуляй.

— Сами обещали, а теперь...

А мы с трусами честных дел не имеем. Труса надуть — себя порадовать!

— Я не трус, а просто не хочу! Вы опять обманете!

Тын сцепил мизинцы:

— Кто сломает два кольца, будет гадом без лица!.. Выдержишь испытание иттов отдадим деньгу!

В общем, привели его в бункер, велели снять майку. Положили спиной на широкую, как ствол

дуба, железную трубу — она проходила по краю подвала. Какая-то подземная фабрика сливала по ней в дальние отстойники свои отходы. Труба иногда была тепловатой, а иногда горячей. Сейчас — нормально, терпеть можно сколько хочешь.

— Ну и что дальше?

Подожди...— Привязали его за ноги, за живот, за плечи толстой лохматой веревкой. Рядом, на каменный выступ стены, поставили песочные часы.

— Вот! Если выдержишь, пока весь песок не пересыплется, получишь монету и звание итта-оруженосца. Заорешь раньше— сам виноват.

Колбочки часов были с мелкий апельсин. Ежики прикинул, что песка в часах — минут на десять. Ладно, плевать. Металл вовсе не обжигает, приятно даже...

Тын куда-то ушел. Четверо сели в дальнем углу играть в шери-раш на орехи, которые принес вчера Ежики. Играли без шума, ругались шепотом. Стало слышно даже, как шуршит струйка в часах...

А может, в самом деле были на свете марсианские воины итты? Наверно, на конях, в бронзовых панцирях и шлемах. Лица коричнево-красные, как марсианский песок... Конские копыта мягко ступают по песку. На нем — длинные тени: маленькое солнце в лиловом небе висит низко над дюнами...

Стало припекать. Горячие мухи побежали по лопаткам, по икрам. Ладно, ничего... Лучше не смотреть на часы, смотреть вверх и представлять холодное марсианское небо. А мимо проезжают всадники, смотрят на лежащего мальчишку... А кусачие мухи вовсе не горячие. Это, наоборот, уколы холода от песка, лежащего на вечной мерзлоте... А всадники едут, едут мимо мальчишки, который, наверно, и не настоящий вовсе, а вырезан из гранита древними мастерами...

— А-а!! Вы что, психи!! — Это ворвался в бункер Тын. Полоснул ножом по веревкам. Рванул Ежики с трубы. Орал и замахивался на троликов, которые с испуга роняли выигранные орехи.

— Сволочи! Оставить нельзя одних!.. Он же совсем изжарился!

Ежики недоуменно глянул на часы. Песок пересыпался. Видимо, давно. Болел надавленный железом затылок. Но больше ничего не болело. Мальчишки щупали, оглаживали его спину и ноги.

— Никаких же следов нету, Тын...

Ежики дернулся, чтобы не лапали, коснулся ногой трубы. Ахнул, отскочил. Тронул ладонью. Труба была как раскаленная электропечь.

Он обвел глазами растерянных троликов. Резко сказал:

— Монету!

Отдай,— велел Тын Жиже. Тот замигал.

— Ну! — грозно произнес Тын.— Я обещал, что без обмана.

— Нету же ее...— Жижа осип с перепугу.— Я... ее...

— Что-о? — Тын взял писклявика за свитер на груди.— Убыо, киса...

Жижа тихонько заревел:

— Я думал, он все равно не выдержит... Я ее вчера на излучатель поменял для фотонного самострела... а-а...

Вот и доверяй таким, — скорбно сказал Тын.— Что я теперь объясню Консулу?..У, рожа... Гудзик и Лапочка, веревку! И... пшигу.

Услышав про неизвестную Ежики и, видимо, страшную «пшигу», Жижа заорал благим матом: