Пионер 1990-07, страница 18

Пионер 1990-07, страница 18

Г

книгу. Это смешно! Лев Толстой в тридцать девять лет уже «Войну* и мир» закончил.

— Продолжим список,— сказал папа.— Байрон написал «Чайльд Гарольда» в двадцать один, Лермонтов «Мцыри» в двадцать пять, а Пушкина в тридцать семь так и вообще убили.

— Амадей Моцарт — подлил я масла в огонь,— в пять лет играл на Скрипке. А в девять написал первую оперу. Так что мне тоже не светит.

— Два идиота,"— сказала мама и обиженно ушла на кухню. Прямо в туфлях.

— Папа, а ты давно маму знаешь?— спросил я.— Когда вы познакомились?

— Э-э, значит, так. Я учился на третьем курсе университета, а мама десятый класс заканчивала. Вот считай.

— Ну а как дело-то было? На дискотеке там или на пляже?

— Тогда дискотек не было — были танцы. Или просто вечера. Ну а мы познакомились. Да обыкновенно познакомились. Сидел я в гостях у приятеля, пили сухое вино, слушали магнитофон. Тогда «Битлз» еще очень популярны были, хотя они уже и распались. Последний диск у них был «Эбби Роуд» — «Монастырская дорога». Как раз мы его и крутили в тот момент, пытались слова разобрать, перевести...— Папа замолчал, задумался, потом сказал: — Интересно, ты меня сейчас спросил, а я, оказывается, все совершенно точно помню, каждый штрих... И вот мы сидим, а из магнитофона звучит одна песня, «Что-то». Очень красивая у нее мелодия, нежная. Вдруг звонок. Приходит приятель моего приятеля с двумя девушками. Одна из них сразу говорит: «Ну и свинарник же у вас, мальчики: сыр на газете, окурки в блюдце, . кружки какие-то допотопные. Вы бы еще из майо-г незных баночек пили. Неужели в доме нет фужеров?» Ты уже, конечно, догадался, что этд и была...

— Моя мама.

— Правильно. А потом мы танцевали, и я стал ,УГТ_ЩГ сразу ей говорить, что она мне очень нравится и что я хочу ее снова увидеть. А она вдруг говорит: «Ты мне все это напиши. В письме». Я удивился, говорю, зачем же писать, мы же только познакомились. Я могу все так, устно сказать. А она: «Нет, напиши. Слова улетают, написанное остается».

— Слова улетают, написанное остается,— повторил я.

— Это поговорка такая латинская,— сказал папа.

Мы помолчали, а потом я спросил:

— Пап, а вы и раньше с мамой так же ссорились? Ну, всякие там скандальчики, ругань?

Ммм, ты знаешь, пожалуй, нет. Я что-то не припомню, чтобы мы хоть раз серьезно поссорились.

— А почему же теперь... Из-за меня, что ли?

— Ну, что ты. Нет, конечно. Просто... Как бы тебе объяснить? Вот ты бывал в зоопарке на площадке молодняка?

— Был, конечно.

— Ну вот. Видел там: медвежонок играет с обезьянкой, ослик со слоненком, тигренок с волчонком и так далее. И все вроде одинаковые, все такие смешные, милые, симпатичные. Н-да, а потом звери вырастают, и оказывается, что все они очень разные.

Что-то не очень мне понравилось папино сравнение. Конечно, люди разные, но они же все-таки люди, а не звери, и им совсем необязательно грызть друг друга. Папа, видно, тоже понял, что

с зоопарком у него не очень-то складно вышло. Он дернул меня за ухо, ущипнул за нос и сказал:

— Ну, все, хватит философствовать. В конце концов самое прекрасное в жизни — это наши ошибки и заблуждения. Давай-ка лучше выведем наш «Буранчик».

— Поедем похалтурим?— спросил я.

— Нет, нет, никаких халтур! Просто прокатимся, как два джентльмена после файф-о-клока.

Последний свидетель

Во дворе мы встретили Петю и предложили ему составить нам компанию.

— Ну что,— сказал папа, когда мы сели в машину,— может, съездим, посмотрим вашего Столыпина?

— Да там только пьедестал,— сказал Петя.— То есть постамент.

Но у склада нас ждало разочарование. То, что ворота оказались закрытыми,— это ерунда. Они

аяя