Пионер 1990-11, страница 8

Но задул ветер перемен. Пришло время всмотреться в эти и прочие «провинциальные диковинки». Из них, удивительных, и складывается Россия.

Получалась картинка из немого кино. Стоят какие-то старые здания. По разъезженным дорогам бродят лошади и собаки. Трепещет листва умирающих, но еще могучих деревьев. Сады роняют перезрелые плоды. В прудах и озерах все еще ловится рыба. На скамьях и завалинках молча сидят люди. Кто-то еще ходит, что-то латает: крышу ли прохудившуюся, забор ли покосившийся. Иные размахивают руками друг перед другом — видимо, спорят.

Как живой музей, не правда ли?

— У вас, говорят, здесь инвалиды жили? Был инвалидный дом? — спрашивают их.— А монахи есть?

— Было. Полно было,— ответят вам.— И хромые, и слепые — всякие были. Их с берега сослали, чтобы не мешались там. До сих пор в старых кельях все стонут, стонут по ночам. За стенкой где-то. Давно их уж вывезли, семь лет как, а все ворочается, ворочается кто-то. А на Игуменском кладбище белый монах в темень разгуливает. У скита Всех святых тоже. Зимой его следы на снегу видали. А тень-то его в сумерках — шмыг в церкву. Вот уж страху-то! Не ходили бы вы одни по острову-то...

Потешаются этак над заезжим людом...

Видели: сиреневые костры заполонили дворы. Просто какой-то взрыв сиреневый получился в стенах монастыря. А на скамеечках так привычно, по-городскому, сидят местные старушки. Оживлены: ныркают глазами, цокают губами. Мимо них пестрой толпой туристы проплывают: наши, иностранные. Валаамские пацаны, что помладше, крутятся меж ними — вдруг что-нибудь и перепадет от гостей.

Поодаль, в дубовой рощице, проходят два монаха в черных длинных ризах. Первый десант от духовенства. Старью штрихи в новом быте Валаама. Остров нелегким шагом возвращается в свою изначальную ипостась — в монастырскую сущность, значит.

А пока пестрота на Валааме. Заметили? Пестрота в одежде, во взорах. Пестрота в разговорах и даже мыслях. Одно слово — смятение.

...Однажды, когда осень совсем уж упала на Валаам, я зашел в один из старых садов, что повыше пристани. Поднял с земли упавшее яблоко. Горьковатое, недозрелое. Не здесь ли росли яблоки моего детства? Неужели одичала яблоня? Погибает?

Нет, не должен заснуть Валаам. .Его растолкают после полувековой спячки. И когда-нибудь я опять попробую настоящее валаамское яблоко. Сочное, с резковатой северной кислинкой.

Письмо 2. От разума. О КАМЕННОМ ИДОЛЕ

Впрочем, об идоле потом. А пока...

Для начала заглянем в газету прошпого века:

««Шесть месяцев здесь суровая зима. Ветер, разгулявшись по обширным льдам Ладоги, свистит и гудит с ужасною силою в темные окна келий, и серенькое утро, едва сменив ночь, снова сменяется темнотою. В половине третьего часа ночи раздается звон колокола. Монахи сходятся в церковь посреди глубокой ночи. Один фонарь только горит посреди двора...»

Заканчивается корреспонденция так: «...В десять монастырь утих, только звонарь зорко следит за часами и звонит их число»

В «десять» — это уже вечером. Так и молились