Пионер 1990-11, страница 7

Адрес: озеро Ладожское, острой Валаам. Называют его кто диковиной, кто жемчужиной земли русской. Рассказывая о нем. мы продолжаем путешествие «Пионера» но самым интересным местам на нашей карте.

Евгений КРЫЛОВ

ИКОВИНКА ЗЕМЛИ РУССКОЙ

Зеленый, почти изумрудный, берег медленно возносится над гладью Ладожского озера и растет на глазах. Белый пароход плавно надвигает на вас скалистую махину. Но вот уютно распахивается бухта, подставляет плечо причал: «Выходи!»

Ненароком заглянешь в глаза тех, кто сходит на берег. Ребят— особенно. Ревниво слежу я: поймут ли, что увидят? Не удивления жду я, скорее — смятения. Все ни на что не похоже, кажется: нет, не бывает такого...

Хорошо, конечно, везде побывать. Но только помните, что говорил Лис Маленькому принцу? «Вот мой секрет,— сказал Лис,— он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». «Самого главного глазами не увидишь»,— повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.

Я согласен с Лисом. Но думаю, что для разглядывания главного хорошо бы иногда подключать еще разум и душу. Поэтому и решил я написать вам три письма: от сердца, от разума и от души.

Письмо 1. От сердца. О ЯБЛОКЕ

Вообще-то с Валаамом у меня связан вкус яблок. Их иногда привозили с острова на большом катере в наш северный город. Плотные, свежие, с подрумяненными боками яблоки. Они были сочные, с какой-то пронзительной кислинкой — может, и не всякому по вкусу

Валаамские яблоки! Для нас, мальчишек, это был знак «того самого» острова. Какая-то тайна бытия пряталась от нас совсем недалеко, на клочке земли в Ладоге, за дымкой у окоема. И загадочная земля манила своей близостью.

Года три назад смотритель Спасо-Преображенско-*■> собора на Валааме Василий Павлович подъезжает кj мне на инвалидной коляске, приветливо кивает:

— Так это ты в лодочке на Валаам пришел? Тогда еще. в пятидесятых? Помню, помню. Двух пацанов все отлавливали, хотели обратно на пароходе отправить. Отчаянные ребята. А ну как шторм? Сорок километров никак. Смелость, бывает, что глупость... Все равно молодцы! Значит, говоришь, повидал Валаам? А в собор-то заходил тогда? Много чего еще тут на месте было...

В памяти разом вспыхнуло: резные двери собора распахнуты. Жара летнего дня стелется по паперти.

не решаясь проскользнуть в храм. А там прохладно, высоко, гулко. Я задираю голову под купол. Какие-то мальчишки с крылышками словно зовут меня с собой. а бородатые благообразные старцы смотрят со стен молча и пристально — спросить что-то хотят или рассказать? Глаза спокойны, внимательны. Из трещинок, завитков усохшей краски, с осыпающихся стен они смотрят на меня. Оттуда — из прошлого. Я смотрю на них. Туда — в былое.

— Иконостас-то видал? Еще цел был тогда,— возвращает меня на землю Василий Павлович, чуть покачиваясь вперед-назад вместе со своей коляской.— Потом порастащили. Кое-что и на лучину извели... Яблочко-то хочешь? Валаамское.

Я поднес яблоко к губам. Надкусить не решился, словно боялся, что оно не будет уже таким, как в детстве. И еще я не хотел вспоминать то давнее-давнее лето.

Наша лодчонка приближалась к сказочным островам. Храмы, сады, невиданные деревья. На когда-то голом — одни скалы — острове. И вдруг на берегу люди; подпрыгивают, машут руками. Безрукие, безногие. спелые, кривые. Что это? Почему все рядом, все вместе? И сказочный берег, и монахи, и люди, заброшенные судьбой на забытую землю, и мы, мальчишки. со своей лучезарной мечтой повидать остров. И вечная тишина кругом, и гортанные крики калек и чаек. Почему все смешалось? Зачем?

Да, здесь был еще и инвалидный дом: коротали дни калеки, и многие — поспе славной Великой Отечественной. Те, у кого никого-никого не осталось из близких

И валаамские сады... Некоторым из них сто сорок лет. Да. был здесь русский православный мужской монастырь. После революции на двадцать с лишним лет остров стал финским. А после финской военной кампании (войны, одним словом) опять стал советским. «Крах оплота мракобесия!» — сообщили тогда газеты, и о Валааме слегка подзабыли - лет этак на сорок. Крах так крах — значит, все кругом «не наше». Земля, сады — «не наши». А храмы, скиты и кладбища — те и вовсе «не наши». Красота земли—и то. похоже, представлялась как «тяжелое наследие». Но разве у яблони, к примеру, есть монашеское звание? Разве бывает «буржуазная» трава, как об этом поговаривали в тридцатые годы?

Вот так и пребывал Валаам в забвении. Почти все пути-маршруты скользили мимо него. Как забытая люлька покачивался он на ладожской волне и хлеба, как говорится, до поры до времени не просил

5