Пионер 1993-08-09, страница 21

нул. голова закружилась. Перед глазами плавно полетели радужные кольца. Много, много легких колец, их сносит, сносит к дороге. А они даже не намокли! Только продрогли от страха.

Я очнулся:

— Ну', как?

— Ни туда, ни обратно дождь почти не тронул.— Бабушка тяжело дышит. волнение не оставило ее.— У Зоей отсиделись, поболтали с Янеком.

Янек — сын Зоей, добрый шалопай тридцати пяти лет с золотыми руками и дурной, редко трезвой головой.

— А гроза?

— Туда — ничего, а обратно мальчишка ехать не хотел. Не идет к велосипеду и все. Янек глядел-глядел на Антона и сообразил вслух: «Маленький, а тоже умирать не хочет!»

Оживший внук внимательно слушает бабушку, словно говорят о ком-то другом.

— И что же Антон? .

— Побледнел, глаза огромные. Спрашивает: «Бабочка, мы не умрем?», Л губы дрожат. Я чуть не расплакалась. А Янек размышляет и размышляет о жизни и смерти: «И все так, никто умирать не хочет! Вон за курицей погонишься, а она от тебя! Почему? Тоже жить хочет!»

— Как же вы все-таки уехали, как уговорила Антона?

— Не знаю, не помню... Наверное, сам себя уговорил.

— Я уже немножко не боялся,— лепечет внук.

— Это правда,— вспомнила бабушка.— А я велосипед к железобетонному столбу электросети прислонила. Три раза пыталась взять — не смогла: током бьет, я же босиком. Зося вышла в резиновых сапогах и оторвала велосипед от столба.

«Все в жизни просто, а в спешке не сообразишь»,— подумал я.

— Едем обратно в громовых раскатах,— продолжает жена,— а мальчишка прижался затылком к моей шее и приговаривает: «Может. Бог в меня молнию не обратит, я еще маленький?.. Баб, может. Бог и в тебя молнию не обратит? Ты хоть и старая, но все равно жить хочешь».

Бабушку еще колотит от близких воспоминаний:

— Едем... Отгораживаю мальчишку спиною и руками от грозы, а сама страхи выдумываю. И не избавишься. не выкинешь из головы.

Я глажу головушку своего мальчишки. зачем-то хлопаю его по плечу:

— Садись, старик, пей свое грозное молоко!

На дворе ночь. Так и не посветлело нынче.

Где-то догуливает гроза. О чем-то строго предупреждают уходящие зарницы.

ДЖАЗ НА ВЕРАНДЕ

Застекленная веранда хаты старика Яма смотрит точно на юг. Перед нею через дорогу картофельное поле. Веранда завалена ценным хлаМом: зимними рамами, корзинами, порожними -мешками. Здесь же электроточило, лопаты, запасные косы, связка польской газеты «Штандарт млодых». Все, чему место обычно на чердаке. Ян и Текля стаскивают на веранду. Чердак старику не иод силу. Лет пять туда не поднимался. Но чердак, думаю, не забыл острый, скандальный глаз хозяина.

Пользоваться верандой по-челове-чески нельзя. Можно посидеть на ее высоком крылечке между двумя рослыми георгинами с розово-мраморными головастыми цветами.

Сегодня вид с крыльца мрачный: сентябрьское картофельное поле вспорото кабанами. Зрелище печаль-нос, отчаянное, руки опускаются. Ботва вывернута с корнем, уцелевших клубней мало, почти все изгрызены. Всюду отвратительный кабаний по

мет. сплошь овсовый. Кабаны сперва громят овсы, а после их уборки по-хамски выпахивают поля и свекольники на всех хуторах. Все нужно охранять.

Ждем нападения и сегодня. Договорились: на собачий лай обязательно выходим.

Пес Боцман залаял часа в два ночи. Я схватил топор и вылетел во двор.

С ярко освещенной стариковой веранды гремит джаз: Глен Миллер, конечно. «Серенада Солнечной долины», правда, с какими-то громовыми помехами. Работает радиоприемник «Урал». Когда он оказался на веранде, не знаю.

Боцман носится у крыльца, забегает за колодец и радостно брешет в пространство. Необъятное эхо подзадоривает собаку, висит в ночи.

Джаз Миллера продирается сквозь металлический грохот: на крыльце в окружении георгинов стоит Ян с корытом и поленом. Лунную бесконечность над соснами раскалывает гром

21