ГОРЬКИЙ

И КАНААОАРМЕЙЦЫ

Семен ФИРИН

Вот уже почти пять месяцев прошло со дня смерти Алексея Максимовича. Первая острая боль по поводу этой невозвратимой утраты постепенно сменяется глубокой скорбью от сознания, что Горький ушел навсегда. Не посмотрим мы больше в его внимательные, проникающие до самого сердца, мягкие глаза; не услышим его басящего говора, прерываемого глухим, рокочущим кашлем; не увидим взволнованного постукивания кончиками .пальцев характерной горьковской руки по столу, когда старик с редким мастерством рассказывал нам, притихшим слушателям, пестрые и необычайные эпизоды из его неповторимой жизни...

Крупнейший народный писатель, Алексей Максимович Горький был совершенно изумительным рассказчикам. Он захватывал собеседника целиком, брал его в полон своей неторопливой увлекательной речью. Человек энциклопедических знаний, он отличался поразительной памятью. Десятки исторических имен, выдающиеся события старой дооктябрьской России, калейдоскоп явлений и фактов расцветали в рассказах Горького новыми и неожиданными красками.

Два имени занимали в сердце Горького особое место. Эти имена он произносил с особым чувством. () них он говорил и рассказывал с особым теплом.

Ленин и Сталин.

Говорил ли он о своих дореволюционных встречах с Ильичем, рассказывал ли о Том, как Ленин слушал музыку в бурную эпоху военного коммунизма, передавал ли свои впечатления от проникновенного влияния необъятной ленинской мысли, вспоминал ли стремительные схватки Ильича со своими политическими противниками, когда спокойный, слегка картавящий ленинский голос разил врагов острее всякого оружия,— всегда Горький говорил о Ленине с непередаваемой теплотой и нежной гордостью. Горький гордился тем, что он родился ни гой же земле, что и Ленин, что оба они выросли и взращены нашей многострадальной в прошлом и счастливой в настоящем; но всегда великой родиной.

С такой же, только- Горькому присущей, обаятельной теплотой и гордостью он отзывался о товарище Сталине. Молодым задором блестели его глаза и юношеской улыбкой озарялось лицо, когда oil говорил о великих делах нашего учителя и вождя, п сталинском внимании к живому человеку, о ого величественной большевистской

Меньше, года тому назад, когда я гостил у Горького в Теесели, он во время прогулки в парке по берегу моря с волнением говорил о своем заветном желании — отразить гигантский образ Сталина в замечательной книге о нашей родине и ее исторических победах. Эта книга должна была явиться торжественной песней о великом Сталине. С глубочайшей любовью он говорил о нашем вожде, о его чудесных делах, о его борьбе и несгибаемой воле, о его беспредельной человечности...

Горький восхищался огромной любовью многомиллионных народов Советского союза к своему вождю и другу. Он и сам безгранично любил тог варища Сталина. С именем нашего вождя неразрывно были осязаны многуе публичные выступления Алексея Максимовича. Как сейчас помню его заключительные слова на последнем слете ударников Белморстроя, когда Горький с волнением провозгласил здравицу за «железного человека Иосифа Сталина».

Алексей Максимович был не только почитателем, но и личным другом Ленина и Сталина. Он гордился этой дружбой с величайшими учителями современного человечества.

С бесконечным негодованием и возмущением относился Горький к подлой банде троцкистско-зиновьевских убийц. Он о них говорил с чувством гадливости и омерзения. Разговоры о предательских деяниях этой шайки приводили его в такое возбужденное состояние, что окружавшие старались прекратить беседу на эту тему. Действительно, Горький так нервничал, что нередко разговор кончался тяжелым приступом кровохарканья.

Мысль о троцкистско-зиновьевской мрази, которая пытается нарушить прекрасный творческий расцвет нашей родины и нанести подлый удар в самое сердце коммунизма, приводила его в исступление. Поэтому друзья великого писателя старались не говорить с ним об этих выродках рода человеческого.

Истекшей зимой мой приезд к Горькому в Крым совпал с юбилеем белорусского поэта Янко Купала. Алексей Максимович, пославший ему приветственную телеграмму, спросил меня, знаю ли я юбиляра. Я рассказал ему о моей встрече с поэтом Купалой во время его приезда на Белмор-строй. Слово за словом разговор перешел на воспоминания о первом сталинском канале, пробитом в неприступных скалах Карелии.

72