Техника - молодёжи 1960-03, страница 29

рождаются в лабораториях. Можно сказать, что новая эра истории одежды начнется именно тогда, когда мы откажемся от текстиля, если понимать под этим словом его латинский смысл — «плетение».

В середине 1959 года из ГДР пришло сообщение, чт! в научно-исследовательском институте текстильной технолог^! создан «скелан», обладающий многими ценными качеств^ ми, — он легок, хорошо сохраняет тепло, не мнется. Осо^ бенность его состоит в том, что для него не надо прясть нити, его не надо ткать — его технология похожа на технологию войлока, и это на треть снижает производственные расходы.

Но полимеры открывают нам еще более необычайные перспективы.

В одной лаборатории в Москве мне рассказали, что живой мускул представляет собой машину с наивысшим коэффициентом полезного действия. При минимуме топливных затрат мускул дает максимум работы. Знаем ли мы тайну этой машины, состоящей из сверхполимеров? Пока еще нет. Однако первые проблески этого знания уже заметны то там, то тут.

На выставке в Брюсселе во Дворце науки в числе уже описанных выше моделей полимеров я видел чудовищно скрученную, состоящую из десятков тысяч шариков-«атомов» модель макромолекулы органической кислоты. Пленку приготовленная из этого полимера, увеличивается или уменьшается в размерах в зависимости от того, щелочная или кислая среда ее окружает. Изменение химического состава среды вызывает механическое движение. Швейцарские ученые Кюн и Тюркауч в своем экспонате на выставке подвесили к пленке всего два грамма, но эти два грамма поднимались и опускались за счет химических изменений среды. Если заглянуть более глубоко в устройство такой «молекулярной машины», как называл еще в 1934 году подобные вещи академик Н. Н. Семенов, можно было бы сказать, что превращение химической энергии в механическую здесь происходит так же, как в дизель-электроходе «Обь». А именно: между химической реакцией и движением есть еще электродвигатель. В скрученной молекуле органической кислоты возникают отрицательные заряды, они-то, взаимоотталкиваясь, и распрямляют ее.

Может быть, образцом для техники будущего станут уже не пальцы, локти, ноги, плечи, ступни, колени человека, как мы нынче называем части наших механизмов, образцом сделается само внутреннее устройство живой мускулатуры и даже живой нервной ткани, так быстро и так чутко передающей сигналы и приказы!

Наконец, слово «полимер» оказалось не только у истоков новой техники, но и у границ новых областей знания — может быть, самых высоких, какие создавал гений человека. С высокомолекулярными соединениями связана самая главная тайна природы — тайна жизни.

Изделия рук человеческих уже мчатся в мировом пространстве. Мысленно каждый из нас посещает космос. В нас живет образ ракеты — пультов управления, телеэкранов, осциллографов; мы слышим страшный рев двигателей и видим черные бездны, в которых то мутно, то с невыносимой яркостью сияют космические тела — звезды и галактики. Но и там, перед лицом объектов невероятно новых, но доступных нашим обычным чувствам, мы остаемся натуралистами в том романтическом, — я бы сказал, приключенческом — смысле слова, в котором его употреблял Чарлз Дарвин, когда писал о «философствующем натуралисте», странствуя на бриге «Вигль». Может быть, именно там, на поверхности миров, которые мы видим пока только как светильники в куполе ночи, вновь восторжествует дух живого наблюдения, и исследователь в скафандре, вооруженный биноклем и элек-трономётом, впервые ступающий на далекую планету, опять станет главным персонажем юношеских мечтаний и автором самых важных для науки сообщений. Может быть — и очень скоро, — мы вернемся на каком-то высшем витке орбиты к этому идеалу натуралиста XIX столетия...

Сейчас передовая наука далека от него. Там, куг.э устремляется нынешний исследователь — физик, химик, биофизик, — все беззвучно, бесцветно, невидимо, все лишено тепла. Не человек, а только его мысль проникает в эти малости пространства, измеряемого ангстремами, чтобы заключить о существовании чего-то, выражаемого почти всегда математическими абстракциями. Только силы, направления, дрожания, взрывы, превращения, ритмы скачкообразных переходов во времени и в пространстве... Придет ли когда-нибудь поэт, родится ли художник, который решится испугать своих современников изображением этих квантовых пейзажей и человеческих чувств, ими рождаемых?

Пленка, изготовленная ил полимера органической кислоты, увеличивается или уменьшается в зависимости от того. окружает ее щелочная или кислая среда.

Сейчас большинству из нас чужды эти картины. Но ведь нам чужды и представления предков о том, что мир заселен духами и шагу нельзя ступить, чтобы не рассердить какого-нибудь из них! Все меняется, и облик человеческого сознания тоже.

Наступит время, когда микромир станет такой же обыденной частью программы в школе и забот на работе, как география или сопротивление материалов. Изменится и чувство природы. Автор этих строк, например, уже не может слушать без улыбки романс о том, как «нам звезды кроткие сияли», памятуя их дьявольские температуры и смертоносное поведение, Луну же иначе, как громадную массу, нависшую над головой со всеми кратерами и пылевой почвой, воспринимать разучился. Таковы неудобства научных сведений в обыденной жизни! Впрочем, положение значительно изменится, когда мы будем получать лунные сводки и письма от командированных в космос друзей.

Мне кажется, что размышления некоторых ученых и философов о том, будто жизнь есть нечто то ли случайное, возникшее на нашей планете от произвольного стечения обстоятельств, то ли жалкое и слабое сравнительно с громадностью сил и масс космоса, а следовательно, и нечто второстепенное, будто жизнь есть «болезнь материи» и человек ничтожен перед вселенной,—по-моему, такие домыслы проистекают скорее от интеллектуального кокетства, нежели от глубокой уверенности в том, что это действительно так. В мрачных высказываниях о будущей гибели всего живого, в разочарованном вздохе по адресу самых высоких человеческих устремлений есть поза эффектная и соблазнительная, есть видимость все познавшей мудрости, якобы чуждой самообольщения, есть риторика, но нет правды. С какой-то стороны это напоминает позу махистов. Мах ведь был серьезный ученый, настоящий исследователь, а предал науку, заявив, что не знает ничего, кроме собственных ощущений, а следовательно, и не может познать что-либо, кроме оных.

Но так же, как Мах, ученый-физик в глубине своего существа не мог не ощущать полной реальности мира, так же и все третирующие жизнь не могут не чувствовать, что» она есть самое главное в мире и что противно человеческой природе считать ее случайностью или плесенью. Она драгоценна не только как «моя жизнь», но она прекрасна как жизнь я самом общем, самом всемирном, космическом значении этого слова. Познать ее тайну — нет для науки более высокого призвания.

Если бы можно было заподозрить в гигантских и грубы» шарищах, которые крутятся в кегельбане вселенной, хоть крупицу сознания, надо было бы сказать, что они ходят по своим орбитам так равномерно, крутятся так осторожно, соблюдают законы Ньютона и законы Кеплера так прилежно именно потому, что на некоторых из них есть жизнь, и они благоговейно и преданно служат ей как умеют.

25